Слово ветеранам: К.И. Абрамова

Клавдия Ивановна АБРАМОВА - мать двоих детей, бабушка трех внуков, ветеран ВОВ - из тех людей, чьи судьбы прошли через жесткий военный прессинг. Но пусть лучше об этом расскажет сама Клавдия Ивановна.

- Родилась я в Смоленской области в 1929 году, в 1935 умер отец, и осталось нас у мамы три дочки, я самая младшая. Когда началась война, мне было 11 лет. Наша деревня находилась в 180 км от Москвы, и немцы ее оккупировали. Бывало, приедут, с пистолетами, шарят везде, как у себя дома, мама даже пчел прятала, сеном накрывала.

Недалеко от нас было большое окружение, и часто убегали наши солдаты: мы старались помочь им как-то. У нас в семье жил один парень - выдавали его за брата. Но потом на него донесли и увели, не знаю куда. Как-то раз, помню, боец пришел из окружения, его поймали и повесили посреди деревни, на дереве. Так и висел, мужчин-то у нас не было снять. Потом уж сами немцы сняли труп, закопали.

Затем, когда фронт подошел совсем близко и стреляли прямо через нас, жить перешли в овощехранилище. Как-то пришли немцы, дали час на сборы и погнали нас по этапу подальше от линии фронта. Пошли мы и корову с собой повели, а по дороге вдруг нас стали обстреливать наши, почему так получилось - не знаю. Бросили мы все вещи, побежали. Корова, правда, осталась.

Пригнали нас в город Гжатск (Гагарин), накормили. Сколько-то пожили там и опять нас погнали - на этот раз в Германию. Хорошо, что хоть все мы были вместе: мама и мы трое. Сначала, это была осень 43-го,% отправили в Белоруссию, пожили там в лагере, в бараках, а потом уж в Восточную Пруссию. Определили нас к какому-то фермеру, недалеко от Кенигсберга. Жили мы у этого хозяина как прислуга, работали, где велят - и огород пололи, и убирали, и посуду мыли. И больше всего ждали, когда же придут наши. Несмотря на то, что многие после войны остались там, в то время мы чувствовали себя чужими, неполноценными людьми. Только и говорили - вот придут наши, освободят.

И, наконец, наступил февраль 1945 года. Шли бои за освобождение, мы все прятались в подвале и вдруг услышали русскую речь - наши. Вышли. Сказали нам, куда идти, расспрашивали, конечно: как попали сюда? А потом предложили: хотите оставайтесь, работайте, хотите уезжайте домой, так мы все четверо и стали работать в передвижном госпитале действующей армии. Когда закончилась война с Германией, перебросили нас на Дальний Восток, а в 46-м уволили по расформированию части, и мы поехали домой.

Наша деревня была полностью разрушена, жили в другой, а потом уж переехали в знакомый нам Гжатск, где и жили в бараке бывшего лагеря для военнопленных до 55 года. Ну, а там уж я вышла замуж, и мы с мужем уехали на Север.

Конечно, война наложила очень сильный отпечаток на всю мою жизнь и на мой характер. Одно то, что после войны на всех, кто был в оккупации, будто клеймо стояло. Даже не во все учебные заведения можно было поступать. Это сейчас все изменилось, и с 85 года я стала пользоваться льготами ветерана войны.

Иногда бывает бессонница, вспоминается война и я думаю только об одном: чтобы никогда не повторилось то время. Поэтому происходящее сейчас в Чечне страшно. Не дай Бог нашим детям и внукам пережить все то, что пережили мы.

(1995)