Таксофон

Ночью было ветрено, а утром началась весна с наспех нарисованными облаками и сухими морщинами асфальта, по которым неуверенно двигались призраки дымчатых тополей. Став на мгновение пестрой, рванулась на свист борзая, - из тени выбежала и в два упругих прыжка скрылась. К лазоревой таксофонной будке на углу первым подошел Виктор Викторович и долго искал по карманам куртки (с кратким хлопком по брючным) желтую карточку с видом на остов Колизея и обещанием мифических призов от местной телефонной компании.

Скомканная телеграмма в правой руке мешала, карманы сопротивлялись, джинсовая ткань не отвечала на прикосновения. Обнаружился графитный стерженек в черной лаковой облатке и чек из банкомата за январь. Проездной и два вчерашних наброска бодро выпорхнули из отрывного блокнота в направлении ближнего палисадника, где галки открывали собрание. Виктор Викторович не стал догонять беглецов - медовый краешек, наконец, показался между листами. Таксофон облизнулся и с четвертой попытки карту проглотил. Небритый, хмуро взволнованный, он узнал через справочную код, тут же на инструкции над автоматом указанный, а потом, помедлив какое-то солнечное мгновение (фотогеничный фольксваген остановился напротив - скользнули и выпукло замерли на лобовом стекле легкие ветви), набрал номер, поглядывая в телеграмму.

Вчера вечером он читал "Дом с мезонином", что посоветовал Юрий, и заснул как раз в конце еловой аллеи. Острый луч закатной паутинки обжигал пальцы и, казалось, если, свернув к тем липам, пройти ещё немного, то за белым домом с террасой, за фруктовым садом со старой иволгой откроется неожиданно место до того очаровательное, исполненное такой нежной, благожелательной красоты, что сердце разорвётся, не выдержит этой счастливой муки. Но стоило шагнуть, как всё вокруг закружилось, полезли отовсюду упрямые ветви - теснили, забивали рот; началась изжога, и он проснулся. Пил соду, потом просто ходил по комнате, между широким диваном и маленьким, восточного вида столиком, на котором она любила раскладывать пасьянс. На глаза все попадалась, прижатая блюдцем с засохшей вишнёвой косточкой, зарисовка малыша около телефонной будки (силуэт матери сплошной штриховкой). Он резко наметил неожиданно вспомнившийся мяч, вон он сияет у бордюра ослепительной киноварью и резиновым бликом. Незаметно Виктор Викторович стал прислушиваться к желанному детскому дыханию в комнате. Жена не хотела портить фигуру и разговор о ребенке как-то не получался: ему становилось неловко, ей - досадно, и она убегала на очередные собрания, курсы, занятия, участвовала в программах; вперемежку с Фрейдом и сборником непостижимых постмодернистов почитывая брошюрку "Как стать настоящим лидером".

Там же, под неудавшимся, как он, пейзажист по призванию, прекрасно понимал, эскизом лежало приглашение на давешнее чествование модного сюрреалиста Шишмачева (мода в N приходила с опозданием). Туда Виктор Викторович не собирался, но в последний момент почему-то пошел. Говорили складно, было много фотографов, бледных десятиклассников и учительниц литературы. На центральной картине полногрудая загорелая дева, оседлав кряжистого жеребца, врастала ногами в гладь мутного озера; щеголяя непристойным куполом, пролетал наискосок православный храм; в левом верхнем углу, за загнутым краем таилась в неоновых звездах ясная голливудская ночь. Недели три назад жена показывала репродукцию данного шедевра в альбоме, специально подготовленном к открытию выставки, хвалила за смелость и самобытность, спрашивая между делом, читал ли Вит'ор "Толкование сновидений" и, узнав, что нет, назвала лентяем и дураком. На форзаце сиял лихой росчерк смелого и самобытного. Трудно было не заметить.

Прошла неделя, как жена уехала к сестре в Москву на какие-то курсы по сетевому маркетингу. Даже у Анатольевича на десять дней отпросилась - пришлось Виктору Викторовичу всю неделю вести, помимо своей живописи, композицию со скульптурой.

Они познакомились в летнем лагере, где от художественной школы была целая группа. Между ученическим пленэром и купаниями в маленьком озере она изящно рисовала полевые цветы, просила всех называть ее Ташей вместо Тани и, пленяя учеников старших классов, лепетала нелепицы о видах Неаполя, Руана и Лондона. Виктор катал ее на лодке, выпрошенной у плаврука. По ее словам было превесело. Сорванную тогда кубышку Таня хранила до сих пор, но совершенно не помнила закатной полосы с оттенком зелени над темнеющим ельником, что так поразила его.

В школе они работали на разных этажах: она на первом, он - на третьем; на втором вместо фруктовой начинки помещались музыкальные классы. Оттуда раздавались барабанные марши и призывные стоны труб, которые Юрий называл "флейт и тимпанов отдаленным зовом" из оды Г.Кружкова.

Он не изменял ей. Что до романтических историй, то, пожалуй, только когда он для примера говорил на занятиях об изысканной простоте летних облаков Левитана или о влажно-зеленоватом дыме на известной картине Марке, ученица выпускного класса смотрела на него томным взором соучастницы и, склоняясь к мольберту, приоткрывала рот. Ее друг из параллельной группы, лихо рисовавший пейзажи, был не в пример эффектней Виктора Викторовича: глазастый, рыжий, задорно румяный, так что в её прикрытом почтительностью желании покорить и иметь при себе ещё одного "сурового и загадочного", Виктор Викторович угадывал жадность глупой маленькой самки, и ему становилось гадко.

Утром, когда принесли телеграмму, было холодно. Он сидел на кухне в свитере и пил чай с овсяным печеньем, в который раз наблюдая, как из-за изъяна стекла скучный сухощавый тополь во дворе плавился и расцветал радугой. В предвкушении спокойной и радостной пятницы он только с четвёртого звонка услышал почтальона.

Hа бланке за телеграмму подписался скромно - до сих пор помню его робкую роспись. Текст был туманный, но энергичный и пугающий: "Виктор случилось страшное Таня тяжёлом состоянии звони реанимацию срочно 303 5431 приезжай. Тамара".

Виктор заволновался и начал собираться, не проводив почтальона, а спохватившись, уже не нашёл в прихожей выскользнувшего гостя. Только каракулевый берет над ташиным пальто смотрел с лёгким прищуром недовольства, как, бывало, смотрела она. Сохранённый призрак белого тела. Не ко времени вспомнился её бледный и мягкий живот, когда она спала в чёрных трусиках. Он натянул лёгкую джинсовку и вышел.

Из всех соседей Виктор Викторович знал только Буксов и пронырливую пенсионерку Ирину Петровну. У первых за безответной дверью неуместное радио пело на кухне о "всех забывших радость свою", и, незаметно сменив голос, - "когда я вижу, как ты танцуешь", игнорируя марш Мендельсона, сыгранный оркестром звонка. К старушке идти было бесполезно - вчера в десятом часу приезжала скорая, и даже через стену слышно было жалобное квохтанье, внезапно перешедшее в визг, когда медсестра прошла в опасной близости от фарфорового сервиза, всей радости жизни Ирины Петровны. Уже заснув наполовину он продолжал гадать взяла ли она его с собой в палату. Звонить больше было не от кого - оставался таксофон.

По ногам дуло, долго не брали трубку; он успел рассмотреть последний пласт подтаявшего снега над крыльцом типографии "Апостроff". Там, вдалеке, как смутное напоминание о какой-то картине, стояла рыжая лошадка, отчётливо перебирая копытами.

Виктор Викторович как-то вдруг занервничал, сердце обгоняло гудки и хотело разорваться от соседства неумолимой ямбической пустоты. Он всё отдал бы в этот миг за спокойный нежный голос участливой медсестры, за её уютные ответы, за одинокий пленэр в проливном июне - только бы она была, спала, ела свои любимые рафаэлки, не пускала его в ванную, когда моется, лишь бы всё было в порядке, как обычно - с ветреным небом и приветливыми облаками, даже детей не надо. Но прозвучал злобный разбуженный баритон и саркастически посоветовал на вопрос о жене позвонить в морг. Ш.Мерион, - автоматически подумал Виктор Викторович, вспомнив мрачно гравированный парижский морг и на переднем плане - чёрный прообраз того самого бессмертного дыма Марке над плавучими прачечными.

Он снова набрал длинный номер. На этот раз долгое молчание со странными двойными гудками.

В третий раз - бессмысленное механическое сообщение о том, что "абонент отключен или находится вне зоны действия сети" и то же самое на английском.

Наконец, что-то переключилось и доверительный хрипловатый голос, забавно напомнивший тембр Маргариты, дочки Буксов, отозвался:
- Да.

Виктор Викторович растерялся. На дне трубки поблёскивала и перекатывалась музыка.
- Алло, я слушаю, говорите быстрее.
- Извините, это реанимация?
- Вас плохо слышно...

Музыка стала тише.
- Это реанимация?
- Да-а... что вы хотели?
- Я вас из N беспокою. К вам должна была вчера поступить моя жена - я телеграмму получил.
- Фамилия?

Он назвал, и после словесного кивка медсестра исчезла. У фольксвагена молодой человек упорно подкачивал заднее колесо, словно давил кому-то на горло. Виктор Викторович сглотнул. Тот прервался, откликаясь на неслышный в мартовском ветре звук, достал сотовый, одними губами сказал что-то, озвученное радостным лаем со стороны палисадника. Трубка наполнилась до краёв:
- Алло? Вы слушаете? Ваша жена в четвёртой палате, поступила вчера после автомобильной аварии. Было подозрение на перелом лодыжки, но нет - только множественные поверхностные ушибы. Для жизни опасности нет. Алло, вы тут ещё? - голос стал увереннее и громче.
- Да, конечно, спасибо.
- Знаете, могло быть гораздо хуже... Ей передать что-нибудь?
- А позвать нельзя?
- Вы что! Её нельзя беспокоить, у неё шок.

Удалось-таки бездумно и облегчённо закончить разговор. На карточке осталось 17 единиц - туристы в катакомбах Колизея. Он подумал, что нужно купить новый проездной билет по пути из мастерской в школу. Подумал и о том, что Тамара (эх, надо было про неё спросить), видимо, вечером позвонит Буксам, и те позовут его. Может и ехать не придётся.

Он стоял у будки и слабо улыбался: по штукатурной стене пятиэтажного дома, по ограде из мелованных тумб с чёрными решётками, по стенду радикальной газетки проплясали, задев и обессмертив подвернувшегося интеллектуала, отсветы автобусных стёкол. Зайчики по каменистому дну. Домой он пошёл не как обычно - через ларьки, а напрямую, через арку, где на исписанной стене не было и следов того зыбкого узора, который наводил каждую ночь степенный каштан при молчаливом содействии фонаря над его подъездом. Со спины Виктор Викторович в джинсовой куртке казался старше, и ещё видно было, что он очень замёрз.

Утро изумительно чёткое и яркое; в бутылочном стёклышке около таксофона - была бы кому охота нагнуться - проходили и загибались за искривлённую кофейную крышу левитановские облака. Автомобиль уехал. Разом сорвались и улетели шумные галки. В десятом часу появились в синих комбинезонах с литерами "МТ" на спинах служащие местной телефонной компании, вскрыли аппарат, и, обсудив вчерашний матч Реал - Бавария, дальнейшие перспективы команд в турнире и сойдясь на том, что "всё может быть", повесили заготовленное объявление: "Ввиду временной неисправности таксофона соединение производится только с городскими номерами. Компания приносит извинения за доставленные неудобства".