В минувший вторник, 13 сентября, представители добровольческого объединения «Патриот» Марина Белоусова и Валерия Мастюкова встретились с бывшим преподавателем Новгородского педагогического института Н. К. Петровой. Студентки записали  её рассказ о военном детстве и нелёгкой послевоенной юности:

«Мой папа родом с Урала,  мама  - с Волги. Они вместе учились в Ленинградском педагогическом институте, там и познакомились. Мама окончила институт на год раньше и устроилась  на работу лаборантом, а папа  ещё на год  остался в аспирантуре. Я родилась в Ленинграде в 1935 году. Жили мы   в общежитии. Жизнь тогда была трудной, особенно тяжело было с продуктами.

Поэтому когда папе предложили работу в Чудове и пообещали дать квартиру, он согласился. Бросил аспирантуру,  и мы  поехали. Я тогда была  ещё совсем маленькой. Папа работал директором школы имени Некрасова, на работе пропадал целыми днями. Мама тоже давала уроки. Меня на  это время оставляла на кровати уборщицы. Родителям стало легче, когда я пошла в  детский сад.

Я в семье была одна,  сестёр и братьев у меня не было. Когда я немного подросла,  папа по воскресеньям собирал моих друзей, всех соседских ребятишек и устраивал для нас экскурсии, водил на речку,  в лес,  ещё куда-нибудь.

Перед самой войной мне исполнилось 6 лет. 9 июня отметили мой день рождения, а уже 22-го началась война. С первых же дней стали отбирать детей, чтобы  эвакуировать. Отбирали насильно, а мама в меня вцепилась и сказала:

«Либо  берите меня воспитателем, либо ребёнок останется  здесь».

На  станции стоял эшелон для эвакуации. Детей грузили не только в пассажирские, но и в товарные вагоны.  Бомбить Чудово  стали уже  в начале июля. Состав  с детьми попал под бомбы, и многие погибли. Тогда мама  спасла меня в первый раз.  Позже были и другие случаи.

Мы жили около вокзала, дома были деревянные, 2-этажные. Немцы стали бомбить вокзал и железнодорожные пути, чтобы преградить дорогу нашим  военным составам. А дома были рядом, через маленький  скверик. Поэтому в  первое время во время тревоги все убегали в щель. Это  такая траншея, вырытая метрах в 30-ти от домов и сверху  закрытая брёвнами. На брёвна для маскировки  клали дёрн.

Уличное радио не выключалось сутками. Может, видели в кино такие большие чёрные «тарелки» на столбах?  Вот по ним объявляли тревогу, когда самолёты ещё только подлетали. Сначала включали сирену, а потом «металлическим» голосом  многократно повторяли: «Граждане, воздушная тревога, всем выйти из домов…» и т.д.

Тогда не было рюкзаков («рюкзак» - это немецкое слово и немецкое изобретение), а были вещмешки. Это обычные мешки, которые затягивались верёвочками и вешались на плечи. А чтобы верёвочки не давили на плечи, подкладывали полотенца. Каждому взрослому и ребёнку, полагался  такой вещмешок. Надо было взять суточный запас еды и тёплую одежду, чтобы, если дом разбомбят, можно было что-то надеть и спать прямо на земле.

Бомбардировщики  часто летали очень низко,  неслись стремительно, почти на бреющем полёте. Иногда  не успеваешь добежать до  щели. Смотришь: вот они летят. Если бомбы сбросили  далеко, это опасно, потому что самолёт движется, и  бомбы могут упасть рядом. Если же, например,  сбросили над тобой, то это не страшно, бомбы  пролетят мимо и упадут  где-то далеко.  Эту науку мы усвоили уже с первых дней.

Бывало, бежишь, поднимешь  вверх голову, а немец, в очках и кожаном шлеме, смотрит из кабины вниз и улыбается. Иногда по бегущим хлестнёт пулемётной очередью.

Когда немцы подошли к городу, отцу поручили вывезти  в Вологду эшелон с женщинами и детьми. Отец был военнообязанным. Поэтому с нами  уже не жил, а находился где-то  в казармах. Там ему и предложили. Он только  спросил:

«А как же кормить? Ведь ехать до места несколько суток».

Ему ответили, что кормить не придётся, всё равно по пути  эшелон разбомбят.

И вот мы поехали. Отца мы даже не видели. Он  всё время бегал  по делам вдоль  состава, а мы с мамой  сидели где-то в товарном вагоне.  Было темно, никакого освещения. В вагоне сделаны нары и  поставлены вёдра: одно ведро вместо туалета, другое с питьевой водой. А в темноте-то ничего не видно. Едут маленькие дети: одни плачут, другие стонут. В общем, нас совершенно случайно не разбомбили, хотя бомбили несколько раз. До Вологды мы добрались, можно сказать, благополучно.

Там стали распределять, кого куда. Нашу семью направили  в глухую деревню Биряково: отца  - директором школы, маму  - учительницей. Я тогда ещё не училась. Дали нам маленькую комнатушку при школе. Меньше года мы там прожили, когда отца взяли на фронт.

Я поняла только сейчас, почему у нас говорят «ушёл в армию». В Америке никогда не скажут «ушёл в армию», там  говорят «вступил», «уехал», но не «ушёл». У нас  шли пешком. Из деревни -  до  районного центра, из  районного центра -  до областного. А там уже новобранцев грузили в эшелоны.  

Мой отец, имея высшее образование, попал  сначала в училище на ускоренные курсы. Позже он рассказывал, что было очень тяжело. Там учились не только необстрелянные мальчишки, но и те, кто  уже воевал. Так вот фронтовики старались быстрее вернуться на фронт, потому что там было легче, чем в училище. Среди командного состава попадались  люди не особо образованные и культурные. Человек с высшим образованием считался профессором.

Папа не был белоручкой. Он рано потерял отца. Мать  тоже рано  она умерла. В семье от двух браков было 14 детей. Поэтому мой  отец умел  абсолютно всё. Когда, например, курсантов  заставляли прыгать с крыши 2-х-этажного здания, он мог это сделать, но всё же возраст  у него был не такой, как у большинства. Ему было уже  не 20 лет, а слегка за 30. К тому же у  него было сломано ребро. Физические нагрузки бывали иногда и для него тяжелыми.

Когда отца призвали в армию,  мы  с мамой остались в Бирякове. Вскоре  мама списалась с отцом, и мы отправились к его родным в город Бирск, что около Уфы. Мама выбрала такой маршрут, чтобы ехать через Вятку. Она хотела  по пути навестить отца. Его отпустили  буквально на один час. Мы уже были на вокзале, когда он прибежал. Отец был в шинели. На вокзале  было темно и  очень грязно. Меня поразило,  что он, такой всегда чистоплотный, неожиданно полой шинели вытер  грязную скамейку, на которую мы сели. Это мне запомнилось на всю жизнь.

Всю войну мы жили с мамой в Бирске, она там работала в детском доме с испанскими детьми. Вы, наверное, знаете, что с 1936 по 1939 год шла  Гражданская война в Испании, и многие дети были эвакуированы в Советский Союз. Помню, показывали фильм, как их привозят на пароходе. Некоторые были совсем  маленькие,  самым старшим было 18 лет.

Вот моя мама и работала с этими детьми. Они в основном говорили по-испански. Не знаю, как мама им преподавала математику. Видимо, по-русски они тоже немного понимали. Она там почти ночевала. Один раз я  там  тоже побывала и очень удивилась, что их  так хорошо кормили. Даже сливочное масло давали.

Было много детских домов для наших ребятишек. Там дети были такие запущенные, все наголо остриженные: мальчишки и девчонки. Все хулиганистые, и  кормили их плоховато. Поэтому наши детдомовцы часто косились на маленьких  испанцев, которые были  сыты и хорошо, нарядно  одеты. На Урале морозы до 40 градусов -  дело обычное.

Когда испанские ребятишки выскакивали из своих домов, они бегали  в гольфах. У них не было, как у наших, чулок на резинках и штанишек, зимой подлиннее,  летом покороче. Испанцы ходили в своих одеждах, всегда в гольфах и  с голыми коленками. Бывало, у него аж сосулька под носом висит, а коленки всё равно голые. Видимо,  так они привыкли.

Меня воспитала улица, но тогда улица была другая. Все дети бегали дотемна,  не было никакого бандитизма. Сугробы были в 3 метра высотой, а в них между домами прокопаны проходы, и было интересно бегать и прятаться.  Мамы дома нет, отец на фронте, некому загонять домой.

Помню, я училась в первом классе, и папа прислал  в школу патриотическое письмо. Я была зарегистрирована на мамину фамилию.  А вышло это так. Когда я родилась, мама сильно заболела. Папа  регистрировать меня пошёл сам и дал мне мамину фамилию. Он решил, что мамина фамилия – Разина,  для девочки  больше подходит, звучит красивее, чем его фамилия -  Поздеев. Меня  потом всю  жизнь спрашивали:

«У тебя отец что, неродной?  Почему у вас разные фамилии?».

Вот он зарегистрировал  меня на мамину фамилию, а потом прислал письмо с фронта. Я не помню его  конкретного содержания, но писал отец о том, что они там бьют фашистов, а мы, дети, должны хорошо учиться, это наш долг. Помню, что по этому поводу в школе проводились какие-то мероприятия:  митинги, собрания, везде читали это письмо.

И я, охваченная патриотическим порывом и гордостью за отца, сменила мамину фамилию на отцовскую. В общем, получилось так, что я сначала  была Разиной, потом  стала Поздеевой. Когда окончила школу и вышла замуж, стала  Петровой. Так что у меня три фамилии всё время в документах путались.  Меня часто спрашивали: «Так какая у тебя всё-таки фамилия?».

В Бирске я училась всю войну, окончила 3 класса,  потому что отец забрал  нас оттуда только после войны. У меня  о жизни на Урале  остались самые хорошие воспоминания, несмотря на то, что  были голод и холод, морозы ужасные и хлеб по карточкам.

Уходя на работу, мама давала мне карточку, чтобы я встала в очередь. Люди  часами стояли на улице плотной толпой, тесно прижавшись друг к другу. И если ты из очереди выйдешь, то потом тебя назад могут не пустить. Я была маленькая и боялась, что меня вытеснят и обратно не пустят. А ещё, когда ты маленький, на тебя все норовят опереться, потому что рядом ни стенки, ни забора. Я эти очереди вспоминаю с ужасом.

По детской карточке на неделю давали буханку хлеба. Это примерно по  200 г. на день. Взрослым полагалось больше. Потом стали не в очереди, а  прямо в школе  каждому давать буханку хлеба. Сначала давали  по кусочку каждый день, а  потом, видимо,  возиться надоело,  и стали давать сразу на неделю. И вот пока от школы дойдёшь до дома, всё незаметно отщипываешь корочку, а она так приятно хрустит. Домой приносишь только мякиш.

Страшно было, что карточку отберут,  случалось и такое, ведь люди просто умирали с голоду.

После войны отец за нами приехал, но его ещё не демобилизовали, он продолжал служить. В первую очередь отпускали солдат, а отец был старшим лейтенантом. Мы с ним  поехали сначала в Западную Украину, потом - в самую южную точку Советского Союза, в Кушку. Это в Туркмении. Очень хорошее место,  хотя там очень жарко. Там я второй раз умудрилась вступить в пионеры,  и только затем, чтобы мне дали галстук.

Первый раз  я стала пионеркой в первом классе. Тогда мама мне сшила галстук  из маленьких красных лоскутков. А мне так хотелось иметь  настоящий пионерский галстук! И вот я второй раз в третьем классе вступила в пионеры,  и мне дали настоящий галстук.

У папы был денщик, Лёша Молдованец. Всех   малышей в школу, провожали взрослые. Меня, так как папа был старшим лейтенантом, за руку водил Лёша, а, скажем, дочку полковника возили на шикарной немецкой машине. Сидит  на переднем сидении красиво одетая девочка, а рядом здоровенная,  умная овчарка посматривает на всех в окно.

А мальчик, у которого отец майор, приезжал на мотоцикле. Мальчик сидит в коляске, а денщик за рулём. Так что всех сопровождали, только по-разному.

В детстве я любила подраться. У меня в Бирске было два двоюродных брата.  Они демобилизовались с фронта с ранениями. Одному было 17 лет, другому -  19. Я один раз  из школы пришла вся в чернилах. Раньше  носили с собой чернильницы – непроливайки. Чернильницу клали в вязаный мешочек,  затягивали его и привязывали к портфелю. Бывало, начинаешь портфелем  размахивать, чернила проливаются и обливают тебя с ног до головы. А чернила тогда были химические,  их было не так-то легко отмыть.

Когда я однажды после  очередной драки пришла вся в грязи, братья стали  меня учить боксу. Они брали подушки, плотно их связывали и вешали в дверном проёме. Потом  показывали мне, как правой рукой  надо голову закрывать, как правильно принять позу, и я в этом  деле очень преуспела.  В  6-м классе  я приехала в Новгород, и  у меня даже прозвище появилось:  боксёр. Потому что, если на улице ребятишки дрались, я сразу вставала в позу боксёра.

Когда  мы ещё жили в Кушке,  у нас была небольшая однокомнатная квартира. Это был 45-й год, война только закончилась. К отцу часто  приходили офицеры, все фронтовики. Они любили что-то вспомнить, просто поговорить по душам, потому что многие были одинокими, жили в общежитиях без семей, и им хотелось пообщаться друг с другом. Я помню, о чём они между собой говорили. Один как-то пошутил: «У нас в полку не пьют только двое: Костя (это о моём отце) и собака полковника».

А мой отец  действительно никогда не пил. Правда, он  как-то признался, что однажды ему на фронте во время окружения дали чего-то выпить, и он проспал всё окружение. Хорошо, что не взяли в плен. Я так гордилась тем, что моего отца сравнивают с такой солидной, такой красивой собакой,  с той собакой, которая ездила в школу с девочкой на машине. Я так представляла их рядом - собаку и отца и думала:

«Какой же он молодец!»

После демобилизации нельзя было поехать, куда хочешь.  Кто-то  должен был  прислать тебе  вызов. Отца звали на Кубань, в город Усть-Лабинск: на юге  сытно,  тепло. Это большая станица, недалеко от Краснодара. Там был Педагогический техникум.

И мы поехали туда. Ночевать было негде, ездили даже на крышах вагонов. Ребятишки пристраивались под вагонами. Там есть такие ящики, которые  назывались собачьими. Бездомные ребята так и ездили. Обычно они направлялись на юг, где жилось сытнее.

Мои родители стали  преподавать  в техникуме, а я пошла в 4 класс. Жить было негде, ютились в каком-то полуразрушенном домишке, Было голодно, холодно,  топить было нечем.

Родители хотели, чтобы я училась в Ленинграде, и они постарались  со временем переехать поближе к городу их юности. В Новгороде были учителя, которые ещё до войны работали вместе с ними в Чудово. Вот они и  выслали родителям вызов.

Так мы оказались в Новгороде, где я  пошла в 6 класс. Жили  мы при  школе № 2, отец был её  директором. У нас была комната, родители  умудрились  даже мне выгородить небольшое местечко для занятий. Мне  это очень нравилось. Я под одеялом с фонариком читала книги. Родители об этом не знали, потому что комната отдельная, а то бы не позволили. Я была  очень счастлива, что у меня  есть свой уголок.

В то время во 2-й школе не было канализации, туалет был на улице, а в помещениях туалетов жили уборщицы с детьми.   Больше было негде, Новгород был совсем разрушен. Эти женщины были вдовами.  В туалетах каменный пол, унитазы,  в огромные окна свищет ветер. Было очень холодно.

Мы, дети, играли все вместе и чувствовали себя счастлиыми. В 6-м классе мне  было 13 лет. Мы все ходили во 2-ю школу. Нам разрешали играть в спортивном зале, пока мамы моих друзей мыли там полы. Мы  кувыркались на кольцах и брусьях, играли дружно. Всегда было  очень весело. Сейчас из них уже никого нет в живых.

В школьном дворе отец сделал  «гигантские шаги»  - очень интересный аттракцион и разные другие приспособления, чтобы можно было летом играть. Крутиться на этих «шагах» было весело. Подскакиваешь высоко- высоко. А подальше были розовые кусты, и там, в земле, ещё были мины, поэтому далеко не разбежишься. Подрывались очень многие.

Дома были без крыш, только голые стены стояли. Ребята любили  побегать на развалинах. А туда не  попасть, все подходы заминированы. Некоторые остались без рук, без ног. Вот такие  у меня остались воспоминания о первых послевоенных годах в Новгороде.

Потом отец перешёл на другую работу, и мы наконец выбрались  из 2-й школы. Получили на Торговой стороне жильё – комнату в маленьком домике  около 4-й школы. В это время я как раз окончила 8-й класс.

Папа не хотел, чтобы я ходила в школу через мост. Мост был тогда  деревянный, ненадёжный, и папа  считал, что это опасно. Он настоял, чтобы  в 9 класс я пошла в 4-й школе, а не  в прежней, 2-й. Это было для меня очень тяжело. Во 2-й школе у меня остались друзья, каток. Я тяжело  переживала.  Но характер у папы был жесткий, пришлось подчиниться.

С теми друзьями, из 9-го класса, с кем я проучилась  в новой школе всего  один год, мы встречаемся до сих пор. К сожалению, многие уже умерли, и теперь я  общаюсь  с их детьми и внуками. Год я проучилась в новой школе, и стала конфликтовать с родителями. Не могла  смириться с тем, что меня перевели против моей воли. Я даже из дома уходила, правда,  не дальше огорода. Отказывалась есть. Но отец  справедливо считал, что если есть захочу по-настоящему, то сама приду, уговаривать  и переживать по этому поводу не следует.

Училась я всегда хорошо, но отличницей не была. А в 4-й школе у меня  начались проблемы с немецким языком. Преподаватель был строгий. Он, бывало,  отодвинет первые парты, посадит по одному человеку и даст письменное задание, например, сделать  перевод с русского на немецкий. И мне  было не перевести никак, потому что мы этим не занимались. Потом я просто перестала выходить к доске. Он вызывает, спрашивает:

«Разина,  отвечать будете?»

Я отказываюсь, говорю:

«Нет».

«Садитесь, единица».

И я за одну четверть получила 13 единиц и одну 2-ку. Мои родители схватились за голову, кричали, что я их позорю на весь город. Они учителя, а я так учусь! Мне  было никак не выпутаться. Я бы  и рада, но с немецким  языком  ничего не получалось, так и мучилась целый год. Этот язык мне казался таким трудным. Там столько окончаний! А когда год  закончился,  я настояла на своём. Тут родители уже не возражали.  И я вернулась во 2-ю школу.

Раньше  было так: где живёшь, там и учишься. Шататься из школы в школу права не имеешь. В общем,  окончила я  школу  № 2 и,  считаю её родной. Там  мы играли всё детство, эта школа мне  всегда снилась, очень я её любила.

Помню, как-то раз учительница поручила мне сделать из рыбы скелет. Надо было рыбу сварить, скелет очистить, прикрепить на чёрную бумагу и сделать научное пособие. Я это всё сделала, и забыла принести, дома оставила. Учительница мне разрешила  вернуться домой за рыбой. Рыбу я принесла и в школьных дверях  сломала. Двери были тяжёлые, на пружине, и я не удержала. Я принесла ей бумагу, а на ней несколько косточек. Мне так  было стыдно и жалко своего труда».

Девушки договорились встретиться с Нелли Константиновной ещё раз, чтобы записать её рассказ о сыне Всеволоде Петрове, погибшем в Афганистане в 1984 году.

Член Новгородского регионального отделения РВИО, руководитель добровольческого объединения «Патриот» Политехнического института НовГУ Булгакова А.Ф.

Пресс-центр "НовГУ-информ"