Новости

23.11.2016  Малолетняя узница Валентина Васьковская поделилась воспоминаниями со студентами Политехнического института

В минувшие выходные с узницей фашистского концлагеря Валентиной Васьковской из Псковской области встретились представители добровольческого объединения "Патриот" Политехнического института НовГУ Ирина Ершова и Дмитрий Якунчихин. Вот что рассказала студентам Валентина Михайловна:

 
"Перед войной мы жили в псковской в деревне. В той деревне, в которой все мы родились и выросли. Семья была большая: отец, мать, бабушка (мать отца) и нас, четверо детей 12-и, 10-и, 8-и и 5-и лет. С нами жили ещё две сестры отца – Анна 25-и лет и 16-летняя Клавдия. За два года до войны отец построил красивый просторный дом для своей большой семьи. Хоть я и была самая маленькая, - мне было всего пять лет, - но я хорошо помню этот дом, он весь сиял новизной.

Деревню пересекало шоссе, которое связывало Ленинград с Ригой. Немцы быстро заняли Псков, рвались к Ленинграду, и наша местность вскоре была оккупирована фашистами. Отца в первые дни войны призвали на фронт. Его сёстры помогали партизанам. Псковщина известна как партизанский край. В густых лесах и среди непроходимых болот можно было легко укрыться от врага и наносить ему ощутимый урон.

Немцы пришли в деревню и расположились в ней как хозяева. Через дорогу, напротив нашего дома, была начальная школа. Немцы разместили в ней штаб и комендатуру. Вокруг школы вырыли глубокие траншеи и установили пулемёты. Дула пулемётов смотрели прямо в окна нашего нового дома. Не передать словами, как это было страшно. Казалось, что они в любую минуту начнут по нам стрелять. В огороде за домом был погреб, и мама учила нас, как вести себя во время стрельбы - ложиться на живот и ползти в погреб, не поднимая головы.

Немцы с оружием ходили по деревне, отбирали у людей всё подряд: домашний скот, кур, хлеб, овощи и другие продукты. Постоянно грабили население, а, кто сопротивлялся – расстреливали на месте. Мы круглый год голодали. Особенно голодно было зимой. Весной мы были рады даже первой молодой травке. Бабушка умудрялась печь с ней лепёшки, добавляла её в суп и в хлеб, который состоял в основном из комбикорма, березовых опилок и картошки, если она, конечно, была.

Сразу за нашим огородом был лес. Анна и Клавдия были связаны с партизанами, часто навещали их, рассказывая о деревенских новостях. Однажды партизаны раздобыли где-то пуда два зерна, принесли ночью в нашу баню. Бабушка понемногу перемалывала зерно на жерновах и пекла в печке хлеб, а Анна и Клавдия ночью уносили его в котомках партизанам. Конечно, в тесто тоже добавляли комбикорм, древесные опилки, картошку и траву. Бабушка давала и нам, детям, по кусочку партизанского хлеба. Его вкус помнится до сих пор.

Оккупация продолжалась до декабря 1943 года. В середине декабря у партизан появился план, как освободить деревню от немцев. Ночью они всем отрядом совершили на неё налёт. Вплотную подошли к домам и открыли огонь. Завязался бой. Непрерывно строчили немецкие пулемёты, летели снаряды. Наш дом мгновенно загорелся. Наскоро схватив одежду, кто что нашёл, мы бросились во двор, а там – в погреб. Мама убегала из дома последней, держа в охапке меня, завёрнутую в одеяло. В такой суматохе не было времени одеваться. Только она спустилась с крыльца во двор, как в доме разорвался снаряд. Полыхала вся деревня.

В погребе мы обнаружили, что ранена бабушка, по её лицу от виска текла кровь. Нашлась какая-то тряпка. Бабушку перебинтовали, стали в темноте окликать друг друга. Оказалось, что с нами нет Вовки. Мы сидели в погребе до утра. К утру стрельба прекратилась. Партизанам было не под силу одолеть хорошо вооружённых немцев, и они отступили в лес.

Утром нашёлся Вовка. В начале боя он спрятался за срубом колодца и лежал там, пока не стихла стрельба. Потом заявился в погреб, жив-здоров всем на радость. Особенно маме, ведь у нее было три дочери, а сынок – один.

Но радовались мы недолго. Немцы пошли по задворкам с автоматами и собаками. Кричали: «Шнель, шнель!», сгоняли людей на дорогу в толпу. Кто был ранен или пытался бежать, расстреливали сразу. Мама и бабушка своими широкими юбками старались закрыть нас, детей, чтобы мы не видели этого ужаса. А мы, перепуганные, держались друг за друга, только бы не потеряться. 

Немцы подожгли уцелевшие дома, и вся деревня сгорела дотла.

Согнанные из погребов люди одной толпой стояли посреди дороги, окружённые немцами с автоматами и собаками. Потом подъехали большие машины, крытые тентами. Нас погрузили и увезли за Псков, в сторону Эстонии, на торфоразработки. Поселили в бараках, заполненных такими же, как мы, людьми. Там были нары, сколоченные на скорую руку и покрытые соломой. Нас загоняли в бараки, как скот. Кто-то дал йод и бабушке сделали перевязку, рана оказалась неглубокой.

Потом взрослых стали отделять от детей. Стоял ужасный крик: кричали дети, плакали и кричали родители, не отпуская своих детей. Но конвоиры детей хватали и бросали на нары. Взрослых выгоняли на улицу, переселяли в другой барак. Стали гонять на работу на торфопредприятие.

А мы оставались одни. Кормили нас какой-то кашей, если можно так назвать месиво из турнепса, пареной брюквы и крупных отсевов кукурузной муки. Нас часто, в дождь и в холод, выгоняли из бараков на перекличку. Выгоняли всех – босых, полураздетых, а, если кто из взрослых ругался, того били плетью. Родителей пускали к детям 1 раз в неделю на 1 час. Мама, отрывая от своего пайка, приносила нам две картофелины в мундире или кусок эрзац-хлеба.

Через какое-то время нас повезли в Эстонию. Мы оказались в настоящем концлагере. Бараки, обнесённые колючей проволокой в три ряда, охрана с собаками. В бараках – нары, покрытые соломой, теснота и духота такие, что нечем дышать. Было много больных, простуженных, сильно кашляющих которые находились вместе со здоровыми.

Здесь нас тоже выгоняли на улицу, выстраивали и сортировали. Совсем больных мы больше не видели, их куда-то увозили. Тех, кто постарше, отправляли в Германию на работу. Малых, кто покрепче, помещали в санблок. У них брали кровь, после чего привозили в барак на тележке, бледных, слабых Кто-то выживал, кто-то нет.

Взрослых, построенных у бараков в колонны, мы видели только издалека, но распознать в толпе родителей было невозможно. Дети плакали, просились к родителям, собаки лаяли, немцы пугали выстрелами.

Много позже бабушка рассказывала нам, что она, убегая во время пожара из дома, схватила икону Всех Святых, висевшую на стене на веревочке, и накинула её себе на шею. Так и проносила ее под одеждой почти всю войну, до возвращения домой. А иконка-то была немаленькая. Бабушка молилась молча, просила небесные силы, чтобы они нас сохранили, чтобы скорее пришла Красная Армия. Наверное, помогли бабушкины молитвы, потому что мы все остались живы. Эту иконку мы до сих пор бережём, хотя она уже давно потеряла свой прежний вид.

Немцы увидели, что их дела идут плохо и начали избавляться от заключённых. Они подгоняли в порту к берегу судно и загоняли туда детей и взрослых. Обещали, что отправят в крепость Шлиссельбург, где нет войны, и все останутся живы. Измученные люди верили фашистам и сами шли на посадку в катера. Но как-только катер отходил от берега метров на 100, его взрывали. Все пассажиры погибали. Никому не были нужны люди, истощённые от голода, изможденные от непосильной работы. До нас очередь не дошла. Бабушка права - нас спасла икона.

Наконец, в августе 1944 года Красная Армия освободила нас из этого ада. Солдаты открыли ворота бараков и, увидев нас, ослабленных, худющих, утративших человеческий облик, стали подкармливать чем могли, в основном трофейным немецким шоколадом, о котором мы раньше не имели понятия, даже не знали, что это такое. Родители нашли своих детей, а дети – родителей, если остались живы. Сколько было радости, слёз и смеха! Собралась в кучу и наша семья: бабушка, мама, все четверо детей.

Уже был освобождён Псков. Наши войска вошли в Прибалтику. Командир распорядился, чтобы нас, бывших узников концлагеря, на машине-полуторке довезли до Пскова на сборный пункт. Мы добрались до своей деревни и увидели одни пепелища. 

Люди постепенно стали возвращаться домой. Под жилье приспосабливали землянки, доты, погреба. Нас приняла папина сестра Анна, которая вернулась из партизанского отряда и привела в порядок землянку, оставленную в неплохом состоянии. В тесноте, да не в обиде. Мы были так рады, что остались живы, теснота никого не пугала.

В лес ещё ходить было страшно, но бабушка с моей старшей сестрой Марусей отправились в лес, чтобы добыть хоть что-нибудь съестное. Шли за грибами да ягодами, а нашли заблудившуюся корову. Бабушка привязала к её рогам свой пояс, и корова пошла в деревню. Трудно описать словами, сколько было радости! Особенно у мамы, которая не надеялась, что мы сможем выжить. Мы были похожи на дистрофиков – кожа да кости.

Многих односельчан мы больше никогда не увидели: кто погиб от голода и болезней, кто пропал без вести.

Закончилась война. Вернулся домой отец, весь израненный, но с заслуженными наградами. Отец долго лечился в госпитале. Увидев всю свою семью в сборе, стал набираться сил. Вскоре его вызвали в Ленинград и направили на работу в Калининскую область, по образованию он был агрономом. 

Родители не хотели покидать родные места, но пришлось подчиниться начальству, раз оно так решило. В колхозе «Большевик» нашей семье предоставили жилье. А потом отец и здесь построил дом. В 1949 году у нас появился брат – пятый ребёнок в семье. Все дети выросли, получили образование
.
Сейчас из всей некогда большой семьи осталась одна я. Смотрю на фотографии и становится страшно – нет самых родных и близких людей. В 1982 году я ездила в Латвию на экскурсию и в числе других достопримечательностей посетила музей – концлагерь «Саласпилс» под Ригой. В таком же концлагере были мы. У входа под арку висел транспарант: «Здесь стонет земля». В раннем детстве мне пришлось увидеть кровь, смерть, познать голод и холод. Очень точно показан концлагерь в фильме «Иди и смотри», как будто это о нас".

Член Новгородского регионального отделения РВИО, руководитель добровольческого объединения "Патриот" Политехнического института НовГУ Булгакова А.Ф.

 

 

Пресс-центр "НовГУ-информ"

Новости ИПТ