Литературная карта Новгородской области

Литературная карта Новгородской области составлена на основе исследований ученых из Великого Новгорода, Санкт-Петербурга, Твери, Боровичей. Научно-популярные очерки, представленные в разделе, рассказывают о писателях, живших и работавших на Новгородчине, о ряде «новгородских» произведений, в которых отразилась история, природа и культура края, о персонажах и событиях, послуживших основой для тех или других сюжетов.  

А
Агиография
Житиями являются памятники Древней Руси, повествующие о жизни и чудесах выдающихся людей, причисленных к лику святых. Корпус житий любой из территориальных единиц составляет часть общерусской агиографии, образуя круг текстов, посвященных сонму святых, подвизавшихся на той или иной земле. Новгородская агиография в этом смысле не является исключением. Жития Антония Римлянина, Иоанна Новгородского, Михаила Клопского, Варлаама Хутынского, повествуя о новгородских святых, входит в золотой фонд общерусской житийной литературы. Обширность новгородской житийной литературы могла бы объясняться одним фактом существования большого количества подвижников, признанных церковью святыми. Этому способствовали также благоприятные исторические условия. Древненовгородская агиография развивалась, вероятно, начиная с XIII века и заканчивая первой половиной XVIII века.
Житийные памятники, имеющие достаточно древнюю литературную историю, тесно связанные непосредственно с Новгородом: «Житие Варлаама Хутынского», «Житие Антония Римлянина» (несмотря на то, что редакция, дошедшая до нашего времени, датируется временем не ранее XVI в.), «Житие Иоанна Новгородского», «Житие Михаила Клопского». Эти «древние» новгородские жития во многом отразили особенности новгородской литературы старшего периода: достаточно вольное обращение с канонами жанра, простоту стиля, наличие непосредственной разговорной речи и др. – прежде всего в первоначальных своих редакциях. Появление более поздних (как правило, более «правильных») редакций этих житий и их активная литературная жизнь в младший период древнерусской истории лишь доказывает их характерность для древненовгородской агиографической традиции (подробнее см.:Д. Б. Терешкина. Новгородская земля в древнерусской житийной литературе. Агиографический жанр и его традиции // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

В новгородской агиографии жития архиепископов составляют наиболее представительную группу. Связано это, несомненно, с той особой ролью, которую всегда играли епископы в жизни Новгородской земли, а также с сознательно проводимой самими епископами политикой культивирования почитания своих предшественников (как, например, масштабные мероприятия, предпринятые Евфимием II или Макарием по канонизации целого ряда новгородских епископов и составления их житий и иконописных изображений). Новгородские епископы были в центре исторических событий, потому и отражение местных особенностей политической и культурной обстановки в житиях святителей наиболее полное. Подвиг пастыря – не в уединении и одиночной молитве, а в каждодневной заботе о спасении душ простых смертных. Епископ, как глава церкви и одновременно политический деятель, не может находиться в стороне от противоречий жизни, а потому и путь его в миру так труден («Житие епископа Нифонта», «Житие новгородского епископа Феоктиста», «Житие Моисея»,«Житие архиепископа Серапиона»). Среди святительских житий, при всем их многообразии и уникальности каждого текста, особое место занимают произведения, посвященные наиболее популярным новгородским епископам – Иоанну и Евфимию (подробнее см.:Д. Б. Терешкина. «…Аки светильник поставленъ на свещнице». Жития новгородских владык // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Адодуров Василий Евдокимович
Деятель русской словесности XVIII века, предшественник Ломоносова в области грамматического описания русского языка, новгородский дворянин.
Новгородец по рождению (15 (26) марта 1709 года), он начинает образование в Новгородском духовном училище, продолжает его в Славяно-греко-латинской академии, а затем в Академическом университете в Петербурге. Уже студентом, занимаясь математикой и физикой, активно переводит с европейских языков.
Адодуров участвует в «спешной» подготовке немецко-латинско-русского словаря.Одновременно со словарем, который вышел огромным для того времени тиражом – 2500 экземпляров, был выпущен краткий грамматический очерк русского языка на немецком языке: «Anfangs-Gründ der russischen Sprache» («Первые основания русского языка. В.Е. Адодуров в своей «новой грамматике для способнейшего изучения языка» впервые в решении вопросов «как сказать?» или «как написать?» предлагает обратиться не к книжной традиции, а к «общему употреблению». Его демократическая грамматика намного более реалистична, чем ставшая позже канонической ломоносовская.  
С его участием формировался язык русской науки, поскольку он переводил труды по математике, физике, «рецензировал переводы – и его мнение являлось решающим при зачислении в Академию новых переводчиков. Когда в 1736 году Ломоносов в числе других учеников Спасских школ прибыл в Академический университет, организацией их занятий и составлением расписания занимался адъюнкт математического класса Адодуров. А в 1742 году, когда Ломоносов начал студентов академического университета «обучать в стихотворстве и штиле Российского языка», то и здесь он оказался продолжателем дела Адодурова. Ломоносов безусловно был читателем адодуровского грамматического очерка в лексиконе Вейсмана, есть его записи с оценкой этой работы как «весьма несовершенной и во многих местах неисправной», что не помешало ему использовать ее в своей Грамматике (подробнее см.: Т. В. Шмелёва. Предшественник Ломоносова Василий Евдокимович Адодуров (1709–1780) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Б
Берестяные грамоты
Берестяные грамоты, впервые найденные в Новгороде, стали его самой распространенной легендой, практически «брендом». Сейчас в ряд городов, где были найдены берестяные грамоты, вошли Псков, Москва, Старая Русса, Торжок и др. Легендарны обстоятельства находки первой берестяной грамоты в Новгороде 26 июля 1951 года. История сохранила даже имя девушки – Нина Акулова. Особую историю представляет комплекс грамот, созданных новгородским мальчиком Онфимом в первой трети XIII веке. Как детективное расследование выглядит попытка воссоздать форму и вид передачи письма отправителем адресату и способы прочтения послания, а также ситуации, в которых это происходило. Большинство берестяных грамот дошло до нас в виде фрагментов, что естественно: вряд ли частное письмо было брошено на землю в его цельном виде (грамоты рвались их получателями). Если грамота дошла до нас целиком (а это в лучшем случае лишь четвертая часть всех обнаруженных грамот), она представляет собой продолговатый лист бересты, обычно обрезанный по краям. Размеры грамоты могут быть разными, но большинство экземпляров имеет длину 15–40 см и ширину 2–8 см. Текст выдавливался острым концом писала. Только две грамоты (№ 13 и 496) написаны чернилами. Больших усилий требует датировка грамоты. В археологии Новгорода одним из наиболее актуальных методов является метод дендрохронологии, т.е. определения даты рубки деревьев, использованных для строительства мостовых и прочих деревянных сооружений. Почти все грамоты написаны по-древнерусски (лишь малая часть – по-церковнославянски; единичны случаи написания текста на прибалтийско-финском, латинском, греческом и нижненемецком наречиях).Текст берестяных грамот, как правило, очень краток. Самые длинные грамоты (№ 519/520 и 531) содержат соответственно 176 и 166 слов. Большинство полностью сохранившихся грамот не длиннее 20 слов (лишь некоторые из них насчитывают около 50 слов). В большинстве своем грамоты отражают стихию повседневной речи и являются богатейшим материалом для воссоздания древненовгородского диалекта. Если смотреть на комплекс всех найденных грамот в целом, картина повседневной жизни древних новгородцев кажется существенно отличной от той, какая воссоздается, скажем, по памятникам литературным (подробнее см.:Д. Б. Терешкина. Три легенды новгородской письменности // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Бесстужев (Марлинский) Александр Александрович
«Когда-то замышлял я сесть на борзого – писать историю Новгорода, моей роди­ны, – указывал А. А. Бесстужев в  письме к Николаю Полевому, – <...>, но и тогда я не иначе бы принялся за труд, как проверив на месте все подробности и долго, пристально погрузясь во тьму летописи с фонарем критика».Обратим внимание: в этом письме писатель назвал Новгород своей родиной – хотя точно известно, что родился он в Петербурге. Он происходил из родовитой, но небогатой дворянской семьи: был вторым сыном высокообразованного дворянина Александра Федосеевича Бестужева (1761–1810). После смерти мужа П.М. Бестужева, дабы избежать лишних трат, поселилась в своей новгородской усадьбе. С нею жили младшие дети, а старшие, учившиеся в казенных заведениях в Петербурге, часто приезжали навещать семью. Поэтому Александр Бестужев так хорошо знал новгородскую топографию (это видно из его повестей) – поэтому называл новгородские пределы своей родиной. С этой его родиной, совпадающей с «началом» России, была связана и, пожалуй, единственная в его жизни любовь к женщине. Еще в самом начале службы, в 1818–1819 годах он находился в «сердечном знакомстве» с соседкой по материнскому имению Софьей Васильевной Савицкой и писал ей пламенные письма, в которых образ юной и прекрасной девушки прямо соотносился с героическими эпизодами русской истории. В литературе он стал участвовать сначала в качестве переводчика, потом стал известен своими критическими статьями и рецензиями, затем – стихами. В начале 1820-х годов – занялся прозой. Первым его прозаическим произведением стал очерк «Поездка в Ревель» (1821), в котором отразились перипетии его поездки по Эстляндским пределам. Особенностью его путевых очерков стало сочетание прозаического текста со стихами, обилие рассуждений на самые разные темы, непринужденность и остроумие повествовательных взаимоотношений с читателем. Он быстро приобрел репутацию авторитетного писателя и критика, вступил в литературные и дружеские отношения с известными литераторами своего времени: П.А. Вяземским, Е.А. Баратынским, Н.И. Гнедичем, А.А. Дельвигом, Ф.В. Булгариным, А.С. Грибоедовым, К.Ф. Рылеевым. Вместе с последним был задуман и осуществлен альманах «Полярная звезда», выходивший в 1823–1825 годах и скоро ставший популярным ежегодным собранием литературных новинок России. В первом выпуске «Полярной звезды» было напечатано произведение Бестужева в новом для него жанре: «древняя повесть» «Роман и Ольга». Эта повесть имела широкую популярность у читателя и стала у начала последующих исторических и бытовых повестей «Марлинского» – не случайно же В.Г. Белинский в 1836 году назвал его «застрельщиком русской повести», очень популярного на Руси жанра. «Роман и Ольга» – историческая повесть из времен расцвета Новгорода Великого. События, изображаемые в повести «Роман и Ольга», точно датированы «между половинами 1396 и 1398 годов», когда отношения между Москвой и Новгородом стали осо­бенно напряженными. В примечании к новгородской повести «Роман и Ольга» автор ру­чался за точность в описании нравов и обычаев новго­родских. Именно национальный колорит повести «Роман и Ольга» привлек к ней внимание современников (подробнее см.: В. А. Кошелев. «Вольные люди новгородцы!..». Александр Александрович Бестужев (Марлинский; 1797–1837)  // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009). 

Бианки Виталий Валентинович
Впервые Бианки поселился на Новгородчине на хуторе Хвата близ Валдая в 1924 году. Здесь он завершил рассказs “Остропер, или Рыбий дом”,  “Анюткина утка”. В 1928 году, проездом из Уральска в Ленинград, Бианки жил некоторое время в Новгороде, знакомился с его историей, окрестностями, памятниками. В 1928 году отдельным изданием вышла “Лесная газета”, где отразились наблюдения писателя, которые он вел и на Новгородчине. В 1930 году Бианки часть зимы и всю весну провел на хуторе Ксеноофонтовском близ деревни Слутки (ныне Новгородского района), а в 1934 году для летнего обитания выбрал хутор Сосенки в километре от села Устюцкого и 30 км от Пестова. С 1935 по 1942 год  для семьи Бианки приютом стала Мошенская земля (д. Яковищи, потом д. Михеево). В 1937 г. в Михееве гостил писатель И. С. Соколов-Микитов. В 1946 году Бианки поселился в деревне Узмень Боровичского района. ТВ августе 1946 г. Виталий Бианки выступил в городе Боровичи на конференции учителей со “Словом о краеведении”. С 1947 по 1952 год  Бианки проводил на озере Боровно Окуловского района. Он поселился на мысе озера, рядом со школой, в доме местной жительницы Прасковьи Алексеевны Смородкиной. (Дом до настоящего времени не сохранился)..В Окуловском районе на берегу озера Боровно, где проходят Бианковские чтения и где не раз бывал сам писатель, установлен памятный знак - камень с памятной доской, на которой высечены слова В. В. Бианки: "Утверждаю в трезвом уме и памяти: здесь СТРАНА ДИВ. Большим подъемом сил я обязан Боровну, чем Кавказу" (подробнее см.: Бердяева О. С. «Страна Див». Виталий Валентинович Бианки (1894–1959) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Борецкая Марфа (Марфа Посадница)
Марфа Борецкая, более известная как Марфа Посадница, символ новгородской вечевой республики. Сведения о Марфе, честолюбивой вдове бывшего новгородского посадника Исака Андреевича Борецкого, альтернативны буквально во всем – начиная от рождения до смерти. Неизвестно, когда она родилась и из какого рода происходила: есть версия, что она происходила из рода новгородских бояр Лошинских, но не исключено – что из рода бояр Виремских, владевших вотчинами в Кемской земле. В Новгороде XV столетия политическое влияние Борецких основывалось на их экономическом могуществе: по величине собственности Марфа была третьей после новгородского владыки и монастырей. По подсчетам Ю.Г. Алексеева, ей принадлежало около 1200 крестьянских хозяйств; она владела обширными волостями в Двинской земле – и контролировала практически весь нынешний русский Север. Но на чем именно выросла «империя Борецких» – так и неясно.Совершенно неясен общественный «статус» Марфы Борецкой. В дарственной грамоте 1469–1470 года Соловецкому монастырю дарительница названа «Марфа Исаковская Великого Новгорода посадница». Значит ли это, что она, наперекор вечевой организации Новгорода (которая не допускала женщин ни к каким официальным должностям), была избрана на вече в должности посадницы? Некоторые видные историки именно так и полагали. В.Л. Янин находит в грамоте Марфы Соловецкому монастырю «ряд элементов, указывающих на ее подложность». В 1471 году, после проигранной новгородцами битвы на Шелони, расправа Ивана III была кровавой: «Посадников приведоша к великому князю, он же разъярився за их измену и повеле казнити их: кнутьем бити и главы отсечи». Так погиб старший сын Марфы Дмитрий. В 1475 году Марфа лишилась и своего младшего сына, Федора. Обвиненный в «разбое и грабеже» новгородских пределов, он, по распоряжению Ивана III, был в оковах сослан в Муром, где был пострижен в монахи и через несколько месяцев умер. В 1478 году Новгород был «навеки замирен», и Марфа Борецкая, в числе знатных новгородских семей, была выслана из города вместе с малолетним внуком Василием Федоровичем. anguage:RU;mso-bidi-language: AR-SA'> была кровавой: «Посадников приведоша к великому князю, он же разъярився за их измену и повеле казнити их: кнутьем бити и главы отсечи». Так погиб старший сын Марфы Дмитрий. В «мифологическом» смысле она стала действительно душой, то есть символом новгородской «вольности». И поэтому, несмотря на государственную установку на представление о «злой змее», явленной «на погибель земли своеи и себе на погубу», образ Марфы со становлением общественной идеологии стал наполняться совершенно иным содержанием. В начале XIX столетия «мифология» представления об этой «величавой славянке» совершила крутой «поворот» ((подробнее см. Кошелев В. А. «И Марфы беспокойный ум…». Облик Марфы Посадницы в русской словесности // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

В
Вадим Новгородский 
 Предание о Вадиме Новгородском (Вадиме Храбром) стало одним из самых притягательных для русской литературы конца XVIII – первой четверти XIX века, «просветительской» и «декабристской» эпох русской культуры. Уже в ту пору высказывались обоснованные сомнения в подлинности отображенных в ней событий, но они ничуть не умалили ее популярности. Ибо если бы это была на самом деле выдумка, – то ее стоило выдумать: человек той эпохи воспринимал ее по аналогии с легендами «классического» типа. Вадим Новгородский становился в его представлении первым отечественным оппозиционером, то есть первой личностью в истории «безликой» российской государственности <...>. Зыбкие и противоречивые указания исторических источников обусловили принципиальные различия в идеологическом представлении Вадима Храброго: то ли это защитник новгородцев, политический борец и «узник совести», то ли просто властолюбивый соперник «действующего» князя Рюрика? Что было стимулом его выступления: то ли простая жажда власти (сменить на княжеском столе «незаконного» Рюрика), то ли незаурядное и нетривиальное желание ввести «общенародное правление». А поскольку речь шла о Новгороде, в будущем прославленной столице «русской республики», то и это «общенародное правление» представлялось как изначально «республиканское» <...>. Собственно «политические» очертания интересующей нас древней новгородской исторической легенды проявились – в разных вариантах – уже в XVIII столетии. Не следует думать, что такие представления были исключительно «тираноборческими», «революционными», «свободомысленными», «вольнолюбивыми» и т.п. Не нужно представлять литераторов «века Екатерины» как борцов с самодержавием и непременных поборников «свободы»: в реальности все было сложнее и многоцветнее.Тема Вадима Новгородского вошла в русскую словесность с высочайшего благословения самой Екатерины II (подробнее см. Кошелев В. А. «Ты видел Новгород; ты слышал глас народа…». Легенда о Вадиме Новгородском в русской литературе // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009). 

Г
Геннадий (Гонозов), архиепископ
В 1484 году архиепископом новгородским стал Геннадий (Гонозов). Время его владычества отмечено жесточайшей борьбой с еретичеством и бурным всплеском литературной жизни, чрезвычайно важным в масштабах всей русской земли. В 1499 году в Новгороде появилась первая на Руси полная Библия, включавшая все книги Ветхого и Нового заветов, причем в едином кодексе (т.е. книге). Примечательно, что для кодекса Геннадия тексты Библии были переведены не с греческого, а с латинского языка. Источником перевода стала латинская Вульгата, или «народная, общедоступная» Библия, переведенная на латинский язык в V веке и ставшая источником переводов Библии на многие национальные языки (в первую очередь католических стран, но также и у православных славян). При дворе Геннадия было написано также «Слово кратко» в защиту церковных имуществ (первоначальное название – «Събрание на лихоимцев»), введение к Пасхалии, сделан ряд переводов. Творчество самого Геннадия составляют в основном послания, написанные в 80-х – начале 90-х годов XV века. Геннадий ратует о создании училищ для духовенства: только с помощью образования можно победить лжеучения. Послания Геннадий пишет разговорным языком, с просторечными оборотами, с прямой речью упоминаемых лиц. В те же годы Геннадий распространяет церковно-полемическую и астрономическую литературу, которая имела хождение среди еретиков. С именем Геннадия связывается также «Повесть о белом клобуке» (подробнее см.:Д. Б. Терешкина. «…А мы сказываем по-русски писарем». Архиепископ Геннадий (Гонозов; ум.1505) и его кружок // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009). 

Герцен Александр Иванович
Герцен с семьей жил в Новгороде чуть больше года: с 3 июля 1841 года до 12 июля 1842-го. Да и то с полуторамесячным перерывом на отпуск, в который отпросился «по семейным делам» в Москву. Эпизодом совсем не радостным: Герцен находился здесь в ссылке, исполнял тяготившую его канцелярскую службу, страдал от недостатка общения, был «совершенно отрезан от всех», но много работал, и даже написал первую часть знаменитого романа «Кто виноват?». Здесь у него, накануне нового 1842 года, родилась – и через два дня умерла – дочь Наталья <...>. 25 ноября 1840 года Герцен имел неосторожность написать в письме: «Теперь кричат о бенефисе Тальони, который будет на днях. На прошлой неделе кричали о том, что будочник у Синего моста зарезал и ограбил какого-то купца и, пойманный, повинился, что это уже шестое душегубство в этой будке. Вот наши новости». И добавил: «По этому вы можете судить, какова здесь полиция». Письмо, по тогдашнему обыкновению, было перлюстрировано и прочитано власть имущими. 5 декабря 1840 года шеф жандармов А.Х. Бенкендорф предписал доставить Герцена в III Отделение. Еще через два дня в III Отделении ему объявили решение Николая I о высылке его из Петербурга обратно в Вятку.Герцен просил назначить ему Москву или, в крайнем случае, Новороссийский край. В том и другом было отказано, но Вятка также отпала <...>. Герцен 30 июня 1841 года принужден был с больной женой и маленьким сыном Александром выехать в Новгород. Прожив здесь около полугода, Герцен вновь пытался добиться разрешения жить «там, где потребуют дела мои по собственному выбору, не исключая столиц». Резолюция Николая гласила: «Он два раза уже наказан и не заслуживает сего снисхождения». Герцен к тому времени успел уже представиться губернатору и вступить в службу (для чего даже, в присутствии видных новгородских чиновников, дал присягу в Софийском соборе. Яркие характеристики губернатора, Елпидифора Антиоховича Зурова, и чиновников Присутственных мест (располагавшихся на территории Детинца) содержатся в «Былом и думах». В губернском правлении Герцен заведовал II отделением, где чиновники занима­лись делами о злоупотреблениях помещиков, раскольниках, фаль­шивомонетчиках, людях, находившихся под полицейским надзо­ром. Парадокс российской жизни – Герцен как политический ссыльный попал под собственный надзор. Ему удалось кое-что сделать для облегчения судьбы крепостных: в частности, освободить женщину от незаконного закрепощения, дать ход делу о буйствовавшем помещике и т.п <...>. Сама тональность «новгородских» воспоминаний Герцена свидетельствует, что особенно теплых чувств к Новгороду он не питал. Он писал В.Г. Белинскому 26 ноября 1841 года: "Конечно, вам интересно знать, каково я здесь поживаю, – именно в том и дело, что не живу, а поживаю" <...>. 3 апреля Герцен подал прошение об отставке. «Одна четверть желания исполнится: хоть волю употребления времени приобрету», – отметил он в этот день в «Дневнике». 12 июля 1842 года Герцены выехали в Москву. «Ссыльный» период жизни писателя и мыслителя закончился. Начался новый, который в «Былом и думах» получил название «Москва после второй ссылки» (подробнее см. Кошелев В. А. «Жизнь наша в Новгороде шла нехорошо». Александр Иванович Герцен (1812–1870) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009). 

Горький Максим (Пешков Алексей Максимович)
Летом 1904 года М. Горький жил в Старой Руссе – городе-курорте Новгородской губернии. Писатель находился там с 6 июля по 13 августа, выезжая в Москву и Санкт-Петербург. Причины, по которым Горький оказался в небольшом уездном городке, были глубоко личными. Именно здесь, на сцене курортного театра, выступала артистка М.Ф. Андреева, которая весной 1904 года оставила труппу Московского Художественного театра и перешла к антрепренеру К.Д. Незлобину. Марию Федоровну можно назвать роковой женщиной, и во многом это не будет метафорой. Не случайно у нее была партийная кличка «Феномен». Уход Андреевой из МХТ совпал с кризисным периодом в судьбе замечательного театра: от театральных дел отошел главный меценат этого проекта Савва Тимофеевич Морозов, произошел конфликт между В.И. Немировичем-Данченко и Горьким, поводом к чему послужила его новая пьеса «Дачники». Однако наиболее трагическим для театра событием стала смерть Антона Павловича Чехова… Летом 1904 года К.С. Станиславский писал Немировичу-Данченко: «Одна беда не ходит… Мы потеряли двух драматургов». И хотя Немирович-Данченко еще надеялся на примирение с Горьким, заявляя, что «может быть, еще и Горький вернется», но переписка режиссера и драматурга привела к болезненному разрыву, возможность преодоления которого появилась только лишь спустя год. В судьбе Горького Мария Федоровна сыграла очень важную роль. Именно благодаря ей Горький сблизился с большевиками и стал оказывать им финансовую помощь, передавая часть своих гонораров на партийные нужды. Ради любви к Андреевой Горький расстался со своей женой Екатериной Павловной Пешковой, которая все же была для писателя верным другом на протяжении всей его дальнейшей жизни.  Пребывание в Старой Руссе совпало для писателя с переломным периодом – интересным и сложным. Активная общественная и писательская деятельность, драматургическое творчество – это то, что наполняло жизнь Горького в то время. Наиболее точное отражение это нашло в горьковской переписке этого времени <...>. Тема уездной провинциальной русской жизни стала центральной в повестях Горького 1910-х годов «Городок Окуров» и «Жизнь Матвея Кожемякина». Эпиграф первой повести «…уездная, звериная глушь» отсылал читателя к творчеству Ф.М. Достоевского, ведь для Достоевского в «Братьях Карамазовых» этот городок Новгородской губернии послужил прообразом Скотопригоньевска. Провинциальная русская жизнь не одному Горькому служила поводом для глубоких раздумий (подробнее см. Семенова А. Л. «Я живу в городе, где нет книжного магазина…». Максим Горький (Алексей Максимович Пешков, 1868–1936) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).  

Грибоедов Александр Сергеевич
28 августа 1818 года А.С. Грибоедов выезжает из Петербурга в Персию: он назначен секретарем дипломатической миссии. Этот перевод означал начало нового жизненного этапа: служба в этой далекой и враждебной России стране заставляла покинуть друзей (даже переписка с ними была весьма затруднена), оставить свои привычные литературные и музыкальные занятия. Ко времени своего отъезда Грибоедов был уже известным драматургом и критиком, и назначение рушило его планы на дальнейшую жизнь. Еще в пути к месту службы Грибоедов подводит предварительные итоги своей предшествующей жизни. Именно в Новгороде, где драматург был проездом 30 августа 1818 года, он написал письмо к С.Н. Бегичёву, где впервые рассуждает о Петербурге уже как о прошедшем этапе своей биографии.  Путь из Петербурга в Москву, а, следовательно, и Новгород, был, конечно, известен Грибоедову и до, и после 1818 года. В 1818 году посещение Новгорода оказалось для Грибоедова особенно значимым. Проездом 30 августа 1818 года, он написал письмо к С.Н. Бегичёву, где впервые рассуждает о Петербурге уже как о прошедшем этапе своей биографии. Оценивая свою жизнь в Петербурге, Грибоедов упоминает «многие огорчения». Он, по всей видимости, имеет в виду знаменитую «четвертную дуэль», непосредственным участником которой он был.
Грибоедов предугадывает трагический финал своего жизненного пути. Находясь в Новгороде, Грибоедов, будто заглядывая в будущее, сравнивает свою судьбу с судьбой Александра Невского, умершего в 1263 году в пути из Золотой Орды: «благоверный князь, по имени которого я назван, здесь прославился, ты помнишь, что он на возвратном пути из Азии скончался, может, и соименного ему секретаря посольства та же участь ожидает, только вряд ли я попаду в святые!» (подробнее см.: А. В. Кошелев. «Вот и я в Новгороде…». Александр Сергеевич Грибоедов (1795 (?)–1829) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009). 

Д
Державин Гаврила Романович
В 1766 году Екатерина II ездила из Петербурга в Москву для открытия комиссии с целью составления нового уложения. Державин в это время служил унтер-офицером Преображенского полка и во время поездки исполнял должность фурьера на пути императрицы. В круг его обязанностей входило занятие по подготовке лошадей на станциях, чтобы императрица и двор имели возможность беспрепятственного проезда. Служба Державина проходила поблизости Валдая. Этот период памятен для Державина тем, что здесь он начал играть в карты; простой интерес скоро превратился в страсть. После службы в Валдае Державин получил отпуск и поехал к матери в Казань. Возвращаясь к месту службы в Петербург, Державин надолго задержался в Москве. Путь из Москвы в Петербург, к месту службы, оказался для Державина весьма непростым. В Твери он встретил старого товарища, «человека распутной жизни», от которого с большим трудом сумел уехать, поиздержав, правда, отложенные на дорогу деньги. Заняв в дороге 50 рублей у «ехавшего из Астрахани садового ученика с виноградными ко двору лозами», он проиграл их в новгородском трактире. Этот проигрыш стал для Державина жизненной чертой, после которой он перестал так увлекаться картами. У него остался только рубль, на который он благополучно добрался в полк я. Покупка знаменитого имения в Званке состоялась много позже. В июле 1794 года Державин похоронил свою первую жену, Катерину Яковлевну. Его вторая супруга, Дарья Алексеевна (урожденная Дьякова, на ней он женился в начале 1795 года) в быту оказалась женщиной хозяйственной и расчетливой. Одним из первых ее крупных недвижимых приобретений и оказалась Званка (оно было куплено в 1797 году на деньги, которые Дарья Алексеевна получила в приданое). «Это сельцо (ныне село) с плохою землей, отчасти покрытою каменьями, лежит на левом берегу Волхова, водою в 55-ти верстах от Новгорода, сухим путем более 70-ти» (Грот Я. К. Жизнь Державина. М., 1997. С. 496).  Спустя несколько лет после покупки была построена и усадьба, автором ее проекта был Н.А. Львов, ближайший друг и коллега, а после вторичной женитьбы – и свояк Державина. Здесь Державины проводили летние месяцы.  В.Ф. Ходасевич, автор известной биографии поэта, так описал это состояние, связывая его с вынужденной отставкой (она случилась в начале октября 1803 года): «До отставки он любил Званку за то, что она была красивее и богаче его собственных деревень; за то, что она лежала в ста семидесяти верстах от Петербурга, у большой московской дороги: было легко, нехлопотно убегать сюда из столицы. Но после отставки она стала дорога ему в особенности: вынужденное бездействие само собой превращалось в добровольное, отставка – в отдых <…> он привыкал к положению частного человека и как бы гостя в самой России. Он звал себя отставным служивым – яд обиды старался растворить в шутке» (Грот Я. К. Жизнь Державина... С. 508–599). В Званке Державин провел последние дни своей жизни.  Похороны Державина соответствовали его высокому положению. «Все потребное для погребения доставлено было из Петербурга. Местом погребения назначен был Варлаамиев Хутынский монастырь, местоположение которого на берегу Волхова всегда нравилось Державину, и где он часто бывал у преосвященного Евгения. В 1959 году могила Державина была перенесена на некоторое время в Новгородский кремль: во время Великой Отечественной войны монастырь был разрушен, однако сейчас она находится на своем законном месте. Посмертная слава Державина-поэта утверждается в связи с Новгородом и с открытием памятника "Тысячелетие России" (подробнее см.: А. В. Кошелев. «Лира мне больше не по силам, хочу приняться за цевницу…». Гаврила Романович Державин (1743-1816)  // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009). 

Добролюбов Николай Александрович
В народной памяти этот «юноша-гений» остался прежде всего как великий критик. Не случайно многие выражения из его критических статей (редчайший случай в истории культуры!) стали устойчивыми фразеологизмами, «перешли в пословицы»: «темное царство», «обломовщина», «царюющее зло», «когда же придет настоящий день»…Был он еще и «юноша-страдалец»: еще в годы учения в Главном педагогическом институте у него обнаружились первые признаки чахотки. То есть он был изначально «приговорен» к недолгой жизни – может быть, именно потому так торопился, что хотел в этой жизни что-то успеть сделать? Старая Русса была первым «курортом», куда он решился поехать для отдыха. Потом, уже в 1860–1861 годы друзья почти насильно пошлют его лечиться за границу: на германские воды, во Францию, в Италию, в Грецию… То «заграничное» лечение тоже не поможет: сразу по возвращении в Россию у него пойдет горлом кровь и болезнь сделается необратимой и скоротечной. А тогда, летом 1858 года, Добролюбов выбрал Старую Руссу просто потому, что ехать куда-то дальше у него не было средств: вчерашнему студенту надобно было еще и содержать младших сестер и братьев. Он отправился из Петербурга обыкновенным путем: сначала поездом, а затем пароходом – от Соснинской пристани, по Волхову, до Новгорода, а затем, пароходом же, по Ильмень-озеру до Старой Руссы. Новгород произвел на него некоторое впечатление: сразу по приезде на курорт он даже написал юмористический стихотворный экспромт – Добролюбов был еще и неплохим поэтом: с юношеских лет он не был чужд поэтическому творчеству. В Старой Руссе Добролюбов принялся за обыкновенное лечение. Он скупо описал его в письме к тетке – через месяц после начала лечения: «В Старой Руссе я теперь купаюсь в грязи, для излечения от золотухи, и, кажется, дело начинает идти на лад. По крайней мере сыпь по всему телу вышла страшная. Брал я здесь сначала соленые ванны, а теперь беру грязные; до сих пор наваливали мне по две шайки здешней черной грязи, а с нынешнего дня будут по три. Это еще мало – иным сыплют по целому ушату. Кроме того, я пью здесь йод <…>. Приезжих на воды здесь очень много, и все очень веселятся, кроме, впрочем, меня». Обстановка жизни в Старой Руссе Добролюбова действительно не очень «веселит». Он снял комнатку (адрес в письмах: «Старая Русса. Дмитриевская улица, дом Гольтяева») – и покидает ее только для «процедур», ведя уединенную жизнь (подробнее см. Кошелев В. А. «Я лечуся в Старой Руссе…». Николай Александрович Добролюбов (1836–1861)// Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009). 

Достоевский Фёдор Михайлович
Со Старой Руссой тесно связано имя писателя  Ф. М. Достоевского. Он вместе с семьей снял дачу И. И. Румянцева на Пятницкой улице на лето в 1872 году, где и провёл свой первый старорусский сезон. Ему нравились место, воды, дешевизна и комфорт. В это время Достоевский работал над романом «Бесы». Лето 1873 года писатель вынужден был работать в Петербурге, но Анна Григорьевна по совету докторов поехала с детьми в июне в Старую Руссу, снимали дачу А. К. Гриббе. Достоевскому удалось четырежды съездить к семье. Он полюбил и тихую  набережную со старыми ивами, и дом с просторной верандой,  и большой сад при доме. В последующие годы они неизменно жили в нем. 1874 г. Ф. М. Достоевский выехал с семьей на лето в Старую Руссу. Остановились в полюбившемся им уже доме А. К. Гриббе. Писатель начал работать над романом «Подросток». Осенью Достоевские не вернулись в Петербург, остались зимовать в Старой Руссе, для чего сняли дачу адмирала Леонтьева на оживлённой Ильинской улице. Осень и зима прошли для писателя в напряжённой работе над романом «Подросток». В начале мая Достоевский с семьёй переехал  в дом Гриббе, а 23 мая 1875 года отправился  на лечение в Эмс.  В начале июля Ф. М. Достоевский вернулся в Старую Руссу. 10 августа Анна Григорьевна родила сына, которого назвали Алексеем. Уезжая в сентябре 1875 года в Петербург, Достоевские просили о. Румянцева и А. П. Орлову подыскать подходящий им для покупки дом. После смерти А. К. Грибе зимой дом был выставлен на продажу, и   6 июля 1876 года А. Г. Достоевская оформила в Новгороде документы на покупку дома. «Благодаря этой покупке, — писала она, — у нас, по словам мужа, «образовалось свое гнездо», куда мы с радостью ехали раннею весною, и откуда так не хотелось нам уезжать позднею осенью. Приобретение в Старой Руссе дома, «своего гнезда», обеспечило спокойную работу писателя. В этом же году Достоевский  начал издавать «Дневник писателя». Старорусские впечатления нашли отражение  в творчестве Ф. М. Достоевского. В «Бесах» с ними связаны отдельные факты, в «Подростке»  целый эпизод, в «Братьях Карамазовых» они пронизывают весь текст романа. Впечатления от поездки по озеру Ильмень вплетены писателем в небольшой рассказ «Маленькие картинки. В дороге» (1874). В  1877 году ухудшилось здоровье Анны Григорьевны, и в Старую Руссу  Достоевские  в это лето не приехали. Внезапная смерть трехлетнего сына Алеши в апреле 1878 года потрясла писателя и лишила возможности работать. Вскоре после похорон Достоевские уехали в Старую Руссу, возвратился писатель в Петербург 3 октября 1878 года с написанными в «своём гнезде» первой и второй книгами романа «Братья Карамазовы».  Действие романа  происходит в городке Скотопригоньевск, прообразом которого послужил город Старая Русса Горожане гордились тем, что писатель живет в Старой Руссе, считали его своим земляком. Весной 1879 года Достоевские приехали Старую Руссу во второй половине апреля. Писателю хотелось пожить с семьёй на даче, поработать, потому что летом предстояла обязательная поездка в Эмс для лечения.  3 сентября он снова в Старой Руссе. Отсюда он отправляет в «Русский вестник» седьмую книгу романа и уезжает с семьей в Петербург. В начале мая 1880 года Достоевские приехали в Старую Руссу, чтобы Фёдор Михайлович мог обдумать и написать свою речь в память Пушкина. Этим же летом принялся за окончание романа «Братья Карамазовы». Работа шла быстро, необходимо было его закончить до октября. Как будто чувствуя необходимость полностью использовать последнее свое лето, писатель работал особенно напряженно. 6 октября — последний день пребывания Федора Михайловича в Старой Руссе. Писатель, увозивший с собой заключительную часть «Братьев Карамазовых», был полон новых замыслов, надеясь на будущий год вернуться в город, в котором так спокойно жилось и хорошо работалось. Но этим надеждам не суждено было сбыться: 28 января 1881 года Федора Михайловича Достоевского не стало (подробнее см.: Н. Ф. Иванова. «Свое гнездо». Федор Михайлович Достоевский (1821–1881) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009). 

Е
Евфимий Вяжищский
Евфимий – двадцать шестой владыка новгородский (1429–1458 гг.)[1]. Достаточно долгое время его правления отмечено большими преобразованиями в политической, культурной и церковной жизни Новгородской земли. Евфимий был чрезвычайно деятельным, активным пастырем, кровно заинтересованным в возрождении почитания новгородских святынь и святых, в усилении Новгорода, начинавшего утрачивать свои былые позиции. При Евфимии было построено огромное количество храмов, активно велось летописание, создавались жития святых, прежде всего канонизированных при Евфимии, вырабатывался особый стиль новгородской культуры в рамках общерусских предвозрожденческих тенденций. При этом Евфимию, как пастырю, приходилось вести долгие и трудные тяжбы, мирить новгородцев с Москвой, участвовать в усмирении мятежей и разбирать запутанные дела своих прихожан, одновременно самому ориентируясь в сложной обстановке, сложившейся на Руси к этому времени, и занимать определенную позицию.
«Житие Евфимия» создано, судя по всему, в середине XV века Пахомием Логофетом, заставшим окончание архиепископства выдающегося владыки и написав житие по свежей памяти подробнее см.:Д. Б. Терешкина. «Приемляй пророка во имя пророче, мзду пророчу приимет». Житие Евфимия Вяжищского //Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

И
Иоанн Новгородский
Житие новгородского архиепископа Иоанна (годы архиепископства – с 1165 по 1186) сохранилось в нескольких вариантах и редакциях. Народное почитание Иоанна создало круг «околоагиографических» текстов, более похожих на легендарные сказания, имевших долгую и разветвленную литературную историю, снискавших огромный читательский интерес, породивших иконографическую традицию и продолживших свое существование в литературе Нового времени в качестве бродячих сюжетов. Таких сказаний было три: 1) о битве новгородцев с суздальцами; 2) о путешествии Иоанна на бесе в Иерусалим; 3) о проявлении мощей святого. Все они (а также, в некоторых списках, «Повесть о построении Благовещенской церкви») вошли в созданную в 70-х годах XV века основную редакцию жития Иоанна. Предполагается, что все эпизоды, вошедшие в житие, первоначально существовали, вероятно, в устной форме, а также в виде отдельных текстов, и имели более ярко выраженную проновгородскую окраску. В житии политические и идеологические углы были сглажены, а повествование приближено к агиографическому канону (подробнее см.: Д. Б. Терешкина. Сказания об Иоанне Новгородском // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

К
Кирик Новгородец
О Кирике не упоминают летописи и другие произведения новгородской книжности. «Учение имже ведати человеку числа всех лет», написанное в 1136 году, содержит в заключительной части сведения об авторе: 26-летний иеродиакон Кирик, имевший духовный сан диакона, был доместиком (регентом, руководителем хора) церкви Рождества Богородицы Антониева монастыря (можно вычислить год рождения Кирика – 1110-й). Может быть также, что Кирик занимал должность эконома Антониева монастыря, а, значит, как считают исследователи, занимал высокое общественное положение среди новгородских священнослужителей. Учение» занимает особое место среди памятников древнерусской письменности. Оно возникло в связи с нуждами хронологии и календаря. Комплекс математическо-хронологических сочинений Кирика включает хронологическую таблицу библейских и исторических событий, «Учение» с сочинением о часах и своеобразную автобиографическую приписку Кирика. «Учение» представляет интерес для изучения развития математических и астрономических знаний у средневековых книжников (подробнее см.: Д. Б. Терешкина. «…Любомудрьцам и хотящим выкнути добре всему». Кирик Новгородец (1110 – после 1158) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Книжники
В древнерусской литературе не было писателей в нашем современном понимании. Применительно к литературе Древней Руси мы не употребляем в качестве обозначения автора текста термины «писатель» и «поэт» (последнее неактуально еще и потому, что поэзии как таковой в древнерусской книжности не было вплоть до конца XVII в.); предпочтительным оказывается именование создателя текста «книжником». Древнерусский книжник не осознавал себя в полной мере автором произведения, он чувствовал себя транслятором, передатчиком истины, исходящей, по его религиозным представлениям, от Бога. Трудности в определении автора древнерусского текста состоят также в том, что в нашем распоряжении находится очень мало сведений о том, как, кем и при каких обстоятельствах создавался тот или иной текст. В XVII веке произошло резкое увеличение объема литературной продукции, расширение социальной базы литературы (произведения книжности стали создавать не только представители духовенства, но и крестьянства и городского посада); наблюдается лучшая сохранность источников; появились первые на Руси профессиональные литераторы. Своих «профессиональных» книжников (т.е. тех, кто трудился исключительно на поприще словесности) Древняя Русь не знала вплоть до XVII века. Книжным делом занимались как бы «в дополнение» своим основным обязанностям – монашеским, епископским, подьяческим и проч. Вероятно, именно поэтому история сохранила имена книжников, которые были при этом видными историческими деятелями  (подробнее см.: Д. Б. Терешкина. Книжники древнего Новгорода // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Л
Лермонтов Михаил Юрьевич
В конце февраля 1837 года Лермонтова перевели из лейб-гвардии гусарского полка, из столицы, «в Нижегородский драгунский полк прапорщиком». Полк располагался на передовой линии войны с кавказскими горцами. Находился поэт в этой «южной ссылке», однако, недолго: помогли связи горячо любящей внука бабушки, Е.А. Арсеньевой. 10 октября 1837 года в Тифлисе, во время смотра полка (на нем присутствовал император – и смотр прошел удачно) шеф жандармов А.Х. Бенкендорф, давнишний знакомый бабушки, просил императора за молодого поэта (сославшись при этом на Жуковского, который высоко ценил дарование Лермонтова). Николай I удовлетворил ходатайство – и несколько «приблизил» ссылку к столице: распорядился о переводе поэта корнетом в Гродненский гусарский полк, в который ссылали за небольшие прегрешения. В это время полк стоял под Новгородом, в местах аракчеевских военных поселений: по берегу Волхова в свое время было устроено несколько казарм. Полк, в который он держал путь, располагался не в самом Новгороде, а в 50 верстах от города, в Первом округе пахотных солдат Аракчеевского поселения, в так называемых Селищенских казармах. Лермонтов прибыл в полк 26 февраля 1838 года, и служил там аж до 9 апреля. Полтора весенних месяца продолжилась его «новгородская» ссылка. Причина такой кратковременности – хлопоты той же бабушки, обратившейся с «нижайшими просьбами» и к шефу жандармов Бенкендорфу, и к военному министру А.И. Чернышеву, и даже к «высочайшему» покровителю полка великому князю Михаилу Павловичу. Поселился ж Лермонтов в доме для холостых офицеров, который полковые острословы прозвали «дом сумасшедших»: это был крайний правый их офицерских флигелей, против манежа. Соседом его по квартире стал корнет Николай Краснокутский (1819–1821), который, как указывает историк полка, «с ранней молодости обращал на себя внимание своим многосторонним образованием. Замечательный лингвист, он владел свободно десятью языками, много занимался живописью и был всегда душой полковой молодежи».Такое соседство пошло поэту явно на пользу: «Лермонтов поселился с ним на одной квартире и, как говорит предание, исписал все стены стихами, которые долго сохранялись в таком виде, пока однажды в отсутствие полка какой-то инженер, ремонтировавший казармы, варварски не закрасил этих драгоценных автографов. В бытность Лермонтова в нашем полку им были написаны “Стансы” Мицкевича, переведенные ему с польского корнетом Краснокутским». Имеется в виду стихотворение «Вид гор из степей Козлова» – лермонтовский перевод одного из «Крымских сонетов» Адама Мицкевича, близкий к его оригинальным стихотворениям на «восточные» темы. Кроме того, в бытность свою в Селищенских казармах он написал один яркий экспромт, связанный с проводами (в ночь с 3 на 4 марта) из Гродненского полка на Кавказ своего бывшего соученика по школе юнкеров Михаила Цейдлера (1816–1892). В общем, Лермонтов как будто свыкся с полковым бытом Селищенских казарм и даже стал находить в нем некоторое удовольствие. Во всяком случае, получив возможность выехать к новому месту службы, он опять не торопился: задержался дней на десять. А в лейб-гвардии Гусарский полк, расквартированный под Царским Селом, явился лишь 14 мая <...>. Между тем, символ «великого Новгорода, ужасного Новгорода» возник в творческом сознании Лермонтова-поэта гораздо раньше этого «эпизода». В одной из его юношеских тетрадей сохранилось загадочное (и к тому же зачеркнутое!) стихотворение с датой «3 октября 1830» и с заглавием «Новгород». Самого Новгорода Лермонтов до этого времени еще не видел. Впервые Лермонтов увидел Новгород в начале августа 1832 года, когда, вместе с бабушкой, проезжал через него из Москвы в Петербург для поступления в школу гвардейских подпрапорщиков. Тогда он набросал стихотворное «приветствие» легендарному городу:"Приветствую тебя, воинственных славян...". Из всех «примет» современного Новгорода романтически настроенный поэт выделяет «сумрачные стены» Детинца да непонятную «башню вечевую», обиталище знаменитого «колокола». При этом «отзвонивший» колокол воспринимается как символ безвозвратно утраченной вольности. Этот же образ Лермонтов повторит в стихотворении «Поэт» (1838): там тоже появится башня вечевая: «Звучал, как колокол на башне вечевой / Во дни торжеств и бед народных». Где-то «между» двумя этими новгородскими произведениями Лермонтов написал большую романтическую поэму на «новгородский» сюжет, впервые опубликованную лишь в 1910 году, почти через 70 лет после гибели автора. Называется поэма «Последний сын вольности» и посвящена новгородскому витязю Вадиму. Известную легенду о первом русском республиканце Лермонтов истолковывает в «декабристском» духе, представляя восстание, которое подняли против коварного варяжского князя Рюрика «тридцать юношей» (подробнее см. (подробнее см.: Кошелев В, А.. «Приветствую тебя, воинственных славян святая колыбель!..». Михаил Юрьевич Лермонтов (1814–1841) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Лихуды, братья 
В первой четверти XVIII века Новгород являлся выдающимся центром книжности в России.  Велико оказалось значение Новгорода в те времена, когда Москва стала терять былое культурное первенство, а Петербург его еще окончательно не приобрел. Культурный контакт России и Европы происходил в XVII столетии в форме сближения с Украиной и Польшей. Несмотря на то, что новая культура из Украины шла под знаменем православия, ее неотъемлемым компонентом было польское влияние. Когда в середине XVII века в Москве появились ученые монахи из Киева Арсений (Сатановский), Епифаний (Славинецкий) и Дамаскин (Птицкий), они принесли с собой новые приемы мышления, идеи и знания, составлявшие арсенал западноевропейской науки эпохи Средневековья и начала Нового времени. Вопрос о характере киевской учености встал чрезвычайно остро, когда в Москве была осознана необходимость создания собственного учебного заведения высшего типа для преподавания свободных искусств. Это было связано с потребностями книжного дела и богословскими спорами, вызванными расколом. Ожесточенное столкновение «грекофилов» и «латинствующих»[1] закончилось победой «грекофилов». 6 марта 1685 года в Москву прибыли Иоанникий (1633–1717) и Софроний (1652–1730) Лихуды, начавшие преподавание в «школе греческих высоких наук», открытой патриаршей властью. Братья Лихуды были одними из первых ученых с настоящим европейским образованием, работавшими на русской земле; они привезли в Россию дух и образованность так называемого «Критского Ренессанса», открыв для России окно в Европу за несколько лет до начала петровских реформ. Создатели Московской Славяно-греко-латинской академии, первого высшего учебного заведения в Великороссии, они участвовали в переводе многих церковных и научных книг с греческого, итальянского и латинского языков; ими были созданы первые в России учебники по таким предметам, как греческая и латинская грамматика, поэтика, риторика, эпистолография, логика, физика, психология (по Аристотелю). Созданная Лихудами в 1685 году Московская Славяно-греко-латинская академия, имела характер общеобразовательного учебного заведения. В 1706 году усилиями одного из образованнейших российских иерархов митрополита Новгородского и Великолукского Иова (1697–1716) при архиерейском доме в Новгороде была открыта школа, ставшая единственной из епархиальных, способной по уровню гуманитарной подготовки сравниться с академиями. Школа Лихудов помещалась в здании, которое было построено в 1670 году в Новгородском кремле. В память о деятельности греческих иеромонахов этот корпус стал называться Лихудовым. Преподавание Лихудов в Новгороде по своему характеру не отличалось от их учебной деятельности в Москве. Учебный план Новгородской школы почти целиком соответствовал учебному плану Московской Славяно-греко-латинской академии. Особенностью Новгородской школы при Лихудах и их преемниках был ярко выраженный филологический характер. Основой ее учебного плана была филология – обучение языкам классической древности: греческому, а также латыни. Филологическая деятельность Лихудов сделала их Новгородскую школу выдающимся центром изучения церковнославянского языка. После возвращения Лихудов в Москву в школе преподавали их московские и новгородские ученики. С 1716 года школой руководил иеромонах Иов, приехавший в Новгород в 1713 году. й Славяно-греко-латинской академии. Библиотека Новгородской школы Лихудов стала основой библиотеки Новгородской духовной семинарии, одной из старейших библиотек России, которая существовала в виде отдельного книжного собрания 219 лет (подробнее см.: И. Л. Григорьева, Н. В. Салоников. «А начал учить сентября с 1 числа…». Новгородская школа братьев Лихудов и ее библиотека // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

М
Макарий, митрополит
Есть в истории литературы личности, не блиставшие собственным талантом, но сделавшие для родной словесности гораздо больше, чем их даровитые современники. Таков был архиепископ Геннадий; ту же историческую роль сыграл продолживший его дело владыка Макарий. Организаторские и редакторские способности Макария позволили ему сплотить вокруг себя целую группу книжников, начавших  титаническую по целям и масштабам работу и – что самое ценное – продолживших ее позднее, когда Макарий стал митрополитом.
Долгие двенадцать лет велась бурная деятельность по составлению главного труда Макария – Великих Миней Четьих, свода священных текстов, расписанных для чтения («четьи») на каждый день месяца года («мине» по-гречески «месяц»). В двенадцать огромных фолиантов вошли жития святых – русских и не только, многие из которых были написаны или переработаны по заказу Макария, четыре евангелия, все апостольские деяния и послания, несколько книг Ветхого Завета, патерики, сочинения отцов церкви, Кормчие, акты, уставы, грамоты – «все святые книги…, которые в русской земле обретаются». Памятник представлял собой по сути «энциклопедию богодухновенной книжности», а литературное окружение архиепископа, по определению И.У. Будовница, – «своеобразную академию XVI в.». Под мудрым руководством Макария книжники собирали рукописи, делали списки, читали тексты, решая, насколько они сообразуются с требованиями времени и общим замыслом Великих Миней Четьих, переделывали их, выискивали сведения о святых, еще не канонизированных церковью, чтобы составить их жития. Кропотливая работа велась не только в Новгороде. В 1535 году по указанию Макария во Пскове был построен архиепископский дворец, в котором работали его писцы и книжники. Это было поистине крупным «литературным предприятием»; весь XVI век в русской словесности будет отмечен ими. Предпринятое Макарием соединение всех имевшихся текстов и создание новых как будто предопределило всю его последующую деятельность в сане митрополита всея Руси: именно на время Макария приходится два собора, 1547 и 1549 годов, на которых был прославлен сонм новых русских святых, создан целый ряд крупных литературных произведений, собирались библиотеки и осуществлялись попытки по распространению на Руси книгопечатания (подробнее см.: Д. Б. Терешкина. «…Если бы владыки были таковы…». Митрополит Макарий (1481/1482–1563) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Михаил Клопский
Житие одного из самых популярных новгородских святых – Михаила Клопского (преставился ок. 1453–56 гг.) – основано на устных легендах о преподобном, совмещавшим монашеский подвиг с подвигом юродства Христа ради, создано во второй половине XV века. Повествование о Михаиле Клопском в первоначальной редакции представляет собой не классическое житие, а комплекс чудес, совершенных святым. Михаил, отпрыск известного на Руси рода, появился в Клопском монастыре неожиданно и как бы «ниоткуда», долго скрывал свое имя и вел себя более чем странно, вызывая недоумение братии. Появление святого в монастыре представлено как первое чудо, в котором Михаил Клопский именуется юродивым. Имя его открывает князь Константин, прибывший в монастырь на причащение и узнавший в юродствовавшем одного из своей родни. Подвизавшийся в Клопском монастыре и прославивший обитель Михаил совершал многие чудеса: наставлял на путь раскаяния разбойников, иссекал в засуху источник, окормлял людей в голод, разразившийся на Новгородской земле, предсказал игумену Феодосию владычный престол, сделал еще множество пророческих предсказаний сильным мира сего, посещавшим монастырь, за что часто навлекал их гнев на себя и свою обитель. Так же юродствуя, Михаил предсказал и принял свою смерть. 
«Житие Михаила Клопского» известно в нескольких редакциях. Литературная история жития является примером того, как закономерно более традиционным становился первоначально «народный» вариант текста: в нем не было обязательных для жития композиционных элементов, язык приближался практически к живому разговорному, порой с новгородскими диалектизмами, а повествование походило на занимательный рассказ. Текст жития полон исторических реалий и имен  Много упоминаний в житии и видных политических фигур того времени (подробнее см.: Д. Б. Терешкина. «И сбылось так по пророчеству святого». Житие Михаила Клопского // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Муравьев-Апостол Иван Матвеевич
Место рождения – Опеченская пристань близ Боровичей – не единственное, что связывает И.М. Муравьева-Апостола с Новгородским краем. В новгородском Музее изобразительных искусств экспонируется один из немногих сохранившихся его портретов – парадный портрет 1800-х годов (работы И. Тончи) с дочерью Елизаветой у портрета отца (умершего в небольшом имении на Новгородчине, где он полжизни устраивал шлюзы и боролся с Боровичскими порогами на реке Мсте).  Иван Матвеевич принадлежал к поколению просвещенных, творческих людей, предшествовавшему декабристам. м. В новгородском Музее изобразительных искусств экспонируется один из немногих сохранившихся его портретов – парадный портрет 1800-х годов (работы И. Тончи) с дочерью Елизаветой у портрета отца (умершего в небольшом имении на Новгородчине, где он полжизни устраивал шлюзы и боролся с Боровичскими порогами на реке Мсте). Благодаря своему происхождению от украинского гетмана Иван Матвеевич и получил в 1801 году вторую часть своей фамилии.
Человек замечательной эрудиции, блестящего ума и необыкновенных талантов, эстет, полиглот и библиофил, Муравьев-Апостол стал желанным гостем в литературных обществах начала XIX века. Он блещет эрудицией в салонах А.Н. Оленина и А.С. Строганова, бывает в доме Карамзина, общается с Державиным, Крыловым, Гнедичем, Жуковским. Его охотно приглашают во все литературные общества. В 1811 году он становится членом Российской Академии – и оказывается у истоков «Беседы любителей русского слова». В «Чтениях в Беседе…» печатаются его статьи о Горации и прозаические переводы сатир – и таким образом он получает литературное имя и амплуа знатока и любителя античности… В январе 1812 году его избирают председателем IV разряда «Беседы…». Правда, литература занимает Ивана Матвеевича мало: лишь как способ приятного времяпровождения во время вынужденной отставки (подробнее см.: В. А. Кошелев. «Любимец Муз» из Опеченской пристани. Иван Матвеевич Муравьев-Апостол (1767–1851) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Муравьев Андрей Николаевич
А.Н. Муравьев, представитель знаменитого дворянского рода, был одним из первых духовных писателей в России. Он является автором многочисленных сочинений по церковной истории, таких как «Письма о богослужении восточной католической церкви», переведенные на множество языков, «История русской церкви», «Изложение Символа Веры Православной католической церкви» и пр. Но признание и известность к нему пришли после опубликования книги «Путешествия ко святым местам в 1830 году» (1832). Весной 1835 года Муравьев побывал проездом в Сергиеву лавру в Ростове, Новом Иерусалиме, описал свою поездку, и, как он признается в «Моих воспоминаниях», это «составило вместе с Валаамом, первую часть моего Путешествия по святым местам русским, которое мне хотелось дополнить впоследствии описанием любопытнейших из монастырей наших». Вторая часть путешествия (1846) делится на две большие главы. Первая глава посвящена киевским, а вторая – новгородским святыням. Муравьев описывает Юрьев монастырь, обитель Михаила Клопского, Хутынский и Антониев монастыри, собор Святой Софии, Кремль, церкви Торговой стороны и т.д. В предисловии к четвертому изданию книги автор объяснил свой замысел: «Мне уже давно хотелось представить более полный очерк сей древней славянской столицы, и, часто посещая ее на перепутии, я собирал постепенно не одни только летописные сказания, но и частные предания некоторых церквей, и жития святителей и отшельников, которые принимали столь деятельное участие в истории Новгорода, хотя оставлены ею во мраке». Как видим, Муравьев пользовался целым рядом источников, что позволило ему быть достаточно точным в датировке памятников, передаче сведений об их судьбе, настолько тесно сросшейся с судьбой русской земли, что все ее беды оставляли следы на древних стенах.      Существенным отличием от древних хождений является все та же позиция автора – светского человека, широко образованного, он не только описывает «сиюминутные впечатления», то есть то, что видел и слышал в течение своего пути, но передает обширные сведения, почерпнутые из разных авторитетных источников, о чем уведомляет в предисловии к книге.         Таким образом, наряду с традицией древних хождений Муравьев воспринял и традицию «литературного путешествия», жанра, чрезвычайно популярного в России в первой половине XIX столетия. Именно сочетание двух традиций в путешествии придают ему оригинальность <...>. После создания путешествий А.Н. Муравьев обратился к сочинениям по истории церкви и собственно богословским вопросам. В совокупности они составили особую церковно-беллетристическую разновидность русской духовной литературы. Ее своеобразие заключалось в том, что автор придал духовной литературе художественность, сделав ее тем самым более доступной для широкого круга читателей. В сочинениях Муравьева решались просветительские задачи. Потребность в такого рода литературе, которая раскрыла бы значение богослужения, познакомила со святынями русской православной церкви, была очень остра, и они нашли широкий отклик в русском обществе (подробнее см. Абрамовская И. С.
«…Я стою, одинокий, посреди стольких веков…». Андрей Николаевич Муравьев (1806–1874)// Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Н
Некрасов Николай Алексеевич
Городок Чудово находится на северо-западе Новгородской области, на берегу реки Керести, притока Волхова. В отдаленном прошлом это было ямское село на тракте Петербург – Москва, а с открытием Николаевской железной дороги Чудово превратилось в станцию, позднее – в рабочий поселок. «Биография» не слишком занимательная, как у большинства провинциальных городков и поселков. Однако для русской литературы название Чудово приобрело особое значение, когда в 1871 году Николай Алексеевич Некрасов решил купить усадьбу недалеко от станции, в деревне Лука. Чудовская Лука – усадьба со 162 десятинами земли, с двухэтажным деревянным домом с флигелем, кухонной избой, конюшней, скотным двором и садом. В течение нескольких лет (с 1871 по 1876 гг.) Некрасов с женой Зинаидой Николаевной приезжали к себе домой в Чудовскую Луку в разное время года. Решение приобрести усадьбу можно объяснить тем, что имением Карабихой фактически владела семья брата Некрасова Федора Алексеевича. Туда еще часто приезжала сестра поэта Анна Алексеевна. Родственники относились к Зинаиде Николаевне с предубеждением, огорчавшим Николая Алексеевича. Дело в том, что настоящее имя молодой жены Некрасова было Фекла Анисимовна Викторова (1851–1915). Она была «простого звания», дочь солдата, родом из Вышнего Волочка. Некрасов предпочитал представлять ее знакомым под именем Зинаиды Николаевны. К этому, вероятно, прибавилось желание владеть чем-то «своим», что давало возможность избегать неловких семейных ситуаций. Кроме того, уже развивалась болезнь, и поэту удобнее было отдыхать ближе к Петербургу и к лечащим врачам, да к тому же в издавна полюбившихся охотничьих местах. Было бы неправильно связывать пребывание Некрасова на Новгородчине только с 70-ми годами и только с усадьбой Чудовская Лука. Уже с 1840-х годов он наезжал в обширную в те годы Новгородскую губернию по самым разным делам, особенно ради охоты, которой славились новгородские леса.  Охота в новгородских пределах дарила отдохновение от каждодневных забот, но не отвлекала от картин самых «безотрадных», как назвал их Некрасов. Недороды и пожары никого не удивляли, однако с горечью подчеркивает поэт, что копошащиеся на пожарище люди являются гражданами «освобожденной Руси». Упомянутые портреты Кутузова, Блюхера, Забалканского напомнили о победах России в Отечественной войне 1812 года, в русско-турецкой войне 1828–1829 годов, но невозможно победить нищету, если нет воли к борьбе, нет защитника – от прежнего хозяина осталась лишь вывеска «Деревня помещика Вечева», нового хозяина нет, и даже собаки утеряли свой сторожевой инстинкт. Ассоциации, вызванные этим стихотворением, самые мрачные. Подобные апокалипсические картины нередко возникали в творчестве поэта. 

Первым стал посещать дом Некрасова, чтобы вспомнить о поэте в его любимой обстановке, Глеб Иванович Успенский, который     приобрел дом недалеко от Чудова, в деревне Сябреницы. Егерь Некрасова Иван Васильевич Миронов стал водить по дому первых посетителей, рассказывать о разных происшествиях, связанных с поэтом. Например, о том, как он помог вылечить глаз его дочери Шурке <...>. Планомерное восстановление дома началось в 1965 году, когда больница получила новое здание и освободила занимаемое помещение бывшей школы. Поскольку дом обветшал, было принято решение его разобрать и отстроить заново, по старому плану. И в 1971 году, в год 150-летия Н.А. Некрасова, был открыт музей с литературно-мемориальной экспозицией. Во дворе дома была установлена скульптура работы П.М. Криворуцкого «Некрасов с ружьем и собакой». В 1983 году были закончены реставрационные работы, восстановлена старая планировка комнат, музей пополнился предметами быта некрасовской эпохи (подробнее см. Абрамовская И. С. «Ой! Надоела ты, глушь новгородская!». Николай Алексеевич Некрасов (1821–1877) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Новгородская Псалтырь
13 июля 2000 года на Троицком раскопе в слое, датируемом первой четвертью XI века, был обнаружен так называемый «триптих», или «складень», из трех липовых дощечек размером 19 ´ 15,1 см, каждая из которых имела прямоугольное углубление, залитое воском. Четыре восковые страницы (или церы) содержали некий текст. Церы в момент обнаружения и извлечения из грунта получили сильные повреждения, воск с буквами рассыпался на тысячи мелких кусочков За восстановление кодекса взялся прекрасный мастер и опытнейший реставратор новгородских археологических находок Владимир Иванович Поветкин.
Основной текст кодекса состоял из 75 и 76 псалмов (по этой причине памятник назвали «Новгородской Псалтырью»). В Древней Руси Псалтырь была самой распространенной из всех книг. Ее использовали не только для чтения и литургии, но и для обучения грамоте.
Кодекс представлял собой не окончательно готовую книгу со стабильным текстом, а приспособление для постоянно обновляющихся писаний, назначение которых можно установить лишь предположительно.
Вершиной проведенных реставрационных работ с новгородскими церами явилось прочтение текста не только на воске, но и на деревянных основах (самих дощечках) – вернее, на их полях (хотя дерево здесь было очень сильно истерто, и от некоторых букв остались только штрихи – на церах, судя по всему, писали много и в течение достаточно долгого времени). Текст, который удалось прочитать, говорил о предназначении данной книги, а также о пользе чтения Псалтыри. Найденная цера стала древнейшей ныне известной книгой древней Руси. Она как минимум на несколько десятилетий старше, чем самая ранняя датированная книга древней Руси – Остромирово евангелие 1056–1057 годов (подробнее см.: Д. Б. Терешкина. Три легенды новгородской письменности // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

О
Остромирово Евангелие
Самым ранним датированным памятником древнерусской письменности является пергаменное Остромирово Евангелие. Оно было переписано дьяконом Григорием в 1056–1057 годах для новгородского посадника Остромира. Остромир – внук Добрыни, дяди по материнской линии князя Владимира I Святославича; он был потомком Свенельда, воеводы и правой руки Святослава Игоревича. Пространная писцовая запись на последнем листе содержит сведения о происхождении книги. Книга была написана «наречену сущу въ крещении Иосифъ, а миръскы Остромиръ, близоку сущу Изяславу кънязю». Остромирово Евангелие содержит 294 листа, переписывалось около 7 месяцев, т.е. по полтора листа в день. Судя по анализу почерков рукописи, Григорий работал не один, а с несколькими помощниками, однако большая часть рукописи написана все же Григорием. В приписке Григорий ничего не говорит о том, где писалась рукопись. Исследователи, не найдя в тексте новгородских особенностей, предполагают, что, вероятнее всего, книга написана в Новгороде, но киевлянином. Остромирово Евангелие, возможно, служило напрестольным Евангелием в родовой церкви Остромира. Судьба рукописи сама по себе может стать предметом отдельного повествования.
К 900-летию Евангелие реставрировали, и сейчас оно, без переплета, сшитое по тетрадям, лежит в специальном футляре из старого дуба в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге. Рукопись бесценна; ее практически не выдают для просмотра и чтения – для этого существует факсимильное (т.е. абсолютно точное, фототипическое) издание 1988 года, играющее роль основной охранной копии памятника.
Остромирово Евангелие – самая ранняя точно датированная книга не только Руси, но и всего славянского мира. Ни одна из старославянских книг не имеет даты в тексте. Все они датируются лишь по косвенным данным, обычно лишь с точностью до века (подробнее см.:Д. Б. Терешкина. Три легенды новгородской письменности // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

П
Первая летопись
Центральным памятником, в котором дошло до нас новгородское летописание эпохи независимости, является Новгородская Первая летопись в ее двух изводах: старшем и младшем.
Летописная традиция Великого Новгорода берет свое начало в XI веке. Однако каким именно было это начало, доподлинно неизвестно. Согласно реконструкции А.А. Шахматова, оно было положено составлением в 1017 году рассказа о победе Ярослава Владимировича над Святополком в битве при Любече 1016 года, следствием которой было дарование Ярославом Новгороду «правды» и «устава». В новгородском своде 1050 года, составленном по случаю освящения Софийского собора, этот рассказ и добавленные к нему записи были объединены с текстом Древнейшего Киевского свода 1039 года. Продолженный записями до 1078 года, Новгородский свод 1050 года стал одним из источников Киево-Печерского Начального свода 1093–1095 годов – прямого предшественника «Повести временных лет» (подробнее см.:А. А. Гиппиус. Когда и кем создавалась Новгородская первая летопись // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Новгородское летописание эпохи независимости являлось по преимуществу «владычным»: при кафедре епископа (впоследствии архиепископа) летописание велось, по всей видимости, непрерывно на протяжении целой трети тысячелетия. Ведение летописи было передано из рук князя в руки новгородского владыки либо в 1132 году, либо в 1136 году, а последняя запись архиепископского летописца датируется ранней весной 1469 года. Новгородские летописи на протяжении ряда веков время от времени создавались в стенах монастырей. Основатель владычного летописания Кирик Новгородец трудился в Антониевом монастыре (1136–1137 гг.), а юрьевские книжники были причастны к продолжению летописи Германа Вояты за 1188–1195 годы, к созданию выписок из владычного свода за 1330–1352 годы и к ведению совместного княжеско-владычного летописания в 1447–1457 годах. Новгородская Пятая летопись (1447 г.) возникла, судя по её характерным чтениям, в Пантелеймоновом монастыре. Наконец, летописец владыки Ионы (вероятно, Пахомий Серб) создавал свой труд в 1458–1469 годах, находясь в Хутынском и Николо-Островском монастырях (подробнее см.:А. Г. Бобров. Монастырское летописание Новгородской республики // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Полевой Николай Александрович
«Повесть о Буслае Новгородце» Н.А. Полевого, впервые напечатанная в издававшемся им журнале «Московский телеграф» в 1826 году, а позже вошедшая в знаменитый сборник «Повести Ивана Гудошника» (1843). В основу повести были положены исторические события конца XIV века, когда обострилась политическая и идеологическая борьба Москвы с Новгородской боярской республикой. Основу исторического сюжета повести составляют события, связанные с походом в 1386 году великого московского князя Дмитрия Ивановича (Донского) на Новгород, дабы вольный город подчинился Москве… Для нашей темы этот писатель особенно интересен, поскольку в творчестве своем выразил странный феномен. Не будучи внешне никак связан с Новгородской землей (разве что, как водится, несколько раз проездом останавливался в ее пределах), он, в своих многочисленных писаниях, многократно возвращался к образу «вольного Новгорода». И почему-то невольно его собственная судьба странно переплелась с воссозданным им образом славного и самостоятельного русского города. В первой повести Полевого, посвященной походу Димитрия Иоанновича на Новгород в 1386 году, намечаются – пусть и в скрытой форме – некоторые расхождения с общепринятой на тот момент концепцией Карамзина и с традициями изображения новгородской вольницы. Новизна в подходе автора, редактора (и журнала) к уже привычному материалу не бросается в глаза. Напротив, повесть начинается ссылкой на авторитет: «В Москве, доброй, как называл ее Карамзин…». Однако суждение о новгородском мятеже у Полевого свое. Карамзин, не обвиняя новгородцев в «бунтовстве», ставил им в вину «безрассудство»: «им должно было предвидеть, что сопротивление обратится в гибель Новугороду, и благоразумие требовало от них добровольной жертвы». Полевой не довольствовался критикой исторических концепций Карамзина: он решил сам написать «Историю русского народа» – и написал шесть томов этого полемического (начиная с заглавия) труда (1829–1833). Вооруженный новыми взглядами, он шаг за шагом пересматривает старую исто­рическую схему, основой которой было представление о России как о «государстве» с самого начала ее истории. «Я полагаю, – говорит Полевой, – что в словах русское государство заклю­чалась главная ошибка предшественников. Государство русское начало существовать только со времени свержения монголь­ского ига, до конца же XV века существовало несколько госу­дарств». Все личное, случайное Полевой старался устранить из русской истории. Он указал в ней несколько периодов, необходи­мо следовавших один за другим, неизбежно вытекавших из дан­ного состояния общества, из всемирно-исторических событий. Однако основа схемы осталась прежняя: историю общества По­левой характеризует так же историей власти и, в конце концов, впадает в тот самый тон, за который порицал Карам­зина… По­левой старался обнаружить и показать органическое развитие народного начала в исторической жизни – и обратился к истории народного быта, к фольклору.  В истории России выделяются три эпохи. Это – история рус­ского народа, история российского царства и история россий­ской империи. Эти эпохи соответствовали представлению Полевого о делении всемирной истории на древнюю, среднюю и новую. Границы последних он связывал с периодами столкновения евро­пейских и азиатских народов, а границы эпох русской исто­рии – с вторжением норманнов в земли славян, нашествием монголов, вступлением России в европейскую систему при Петре Великом.. Труд Полевого ограничился рассмотрением, собственно, первого периода, – а Новгород в это время играл, по его представлениям, самую яркую и самую великую роль в народной жизни. Концепция исторического сочинения проникала у Николая Полевого и в беллетристику, которую он создавал параллельно. После «Повести о Буслае Новгородце» появилась повесть «Симеон Кирдяпа» (1828), а затем и большой исторический роман «Клятва при Гробе Господнем. Русская быль XV века» (1832). И Полевой-писатель «дополнил» Полевого-историка (подробнее см. Кошелев В. А. «Кто против Бога и Великого Новагорода?». Николай Алексеевич Полевой (1796–1846) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Пушкин Александр Сергеевич
В настоящем очерке уточняются данные предшествовавших исследований этого рода. В приведенной ниже таблице жирным шрифтом выделены даты проездов Пушкина через Новгород во время своих многочисленных путешествий по России. Все даты приведены по старому стилю. К сожалению, некоторые из дат можно установить только с известной степенью вероятности, вычисляя их по ряду косвенных сведений, связанных с обстоятельствами путешествий в пушкинскую эпоху. Основным средством преодоления дальних расстояний тогда была лошадиная повозка; в 1770-х годах генерал-прокурор А.И. Вяземский предложил проект «о заведении почтовых станов и о должности содержателей». Проект был утвержден Екатериной II – и так появилась «почтовая связь», которая была удобнее и предпочтительнее для всяких поездок. Ею-то прежде всего и пользовался Пушкин. Почтовые станции располагались примерно в 20–25 верстах одна от другой. Дорожные правила, которые до любой мелочи регламентирова­ли почтовую гоньбу, издавались в «почтовых путеводителях», «почт-календарях», включались в другие правила разного рода. Они назывались «Постановления до всеобщего сведения ка­сающиеся». На станциях «Постановления» висели при входе. Один из важнейших пунктов «Постановлений»: «Какому чину и по скольку выдавать лошадей». Этот пункт обязывал смотрителя обеспечивать проезжающих лошадьми, соблюдая «Табель о ран­гах»: «Особы первого класса» имели право на 20 лошадей, «вто­рого класса» – на 15, «третьего» – на 12 и т.д. Чем ниже чин про­езжающего, тем меньше лошадей ему полагалось. «Особы с 9-го по 14-й класс» – капитаны, лейтенанты, титулярные советники, и прочие чины (к каковым относился и Пушкин) могли получать по 3 лошади. «Нижним же чинам и служителям» полагалось всего 2. Путешественникам при подготовке к поездке необходимо было учитывать, что существует и «Расписание, изданное по высочай­шему повелению 6-го июля 1802 года, в какое время и по сколько почтовых лошадей и в какие экипажи запрягать для проезжаю­щих». Длина Московско-Петербургского тракта составляла 734 версты (783 километра). При самых благоприятных условиях поездка из одной столицы в другую продолжалась трое-четверо суток. Опытный путешественник (каковым был и Пушкин) при таких условиях выбирал наиболее оптимальный режим. По ночам удобнее было оказываться, например, в губернских городах – таковых на Московско-Петербургском тракте было два: Новгород и Тверь – или, на худой конец, в уездных центрах: там можно было найти и трактир, и гостиницу. Поэтому, например, из Петербурга выезжали в ночь или самым ранним утром: тогда к ночи попадали в Новгород, где можно было удобно расположиться на ночлег.Из подобных соображений и исходит пушкинская «Летопись…», в соответствии с расчетами которой и составлялась таблица его «новгородских» проездов. ть, что существует и «Расписание, изданное по высочай­шему повелению 6-го июля 1802 года, в какое время и по сколько почтовых лошадей и в какие экипажи запрягать для проезжаю­щих» (подробнее см. Кошелев В. А. «…Хотел отвечать из Новагорода». А.С. Пушкин проездом через Новгородский край // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

C
Сологуб Федор (Федор Кузьмич Тетерников)
В глазах современников поэт и прозаик Федор Сологуб в начале ХХ столетия входил в «четверку наиболее знаменитых писателей» (наряду с М. Горьким, Л. Андреевым и А. Куприным)[1]. Ранние годы этого классика символистской литературы связаны с Новгородским краем. После окончания Санкт-Петербургского Учительского института Ф.К. Тетерников получил место учителя и десять лет провел в провинции – в уездных городках: Крестцах Новгородской губернии (1882–1885), Великих Луках Псковской губернии (1885–1889), Вытегре Олонецкой губернии (1889–1892). Переезд из Петербурга через Новгород в Крестцы состоялся в августе и был первым в жизни писателя путешествием по России.  Тетерниковы обосновались в доме на Старо-Рахинской улице (ныне ул. Краснова), в котором обычно жили учителя, – рядом с крестецким городским училищем. Переселение на новое место означало для Сологуба, прежде всего, изменение привычного жизненного уклада: освобождение от контроля со стороны «бабушки» Галины Ивановны Агаповой (в доме которой в прислугах жила Татьяна Семеновна, а Федя Тетерников провел детские и юношеские годы), и усиление материнского надзора.  Карьера молодого преподавателя и его жизнь в провинции складывались, действительно, неблагоприятно и безрадостно. Об этом свидетельствует его доверительная переписка с институтским наставником Василием Алексеевичем Латышевым.  В качестве радикальной меры преобразования школьного уклада Сологуб предлагал устроить интернаты, в которых дети были бы изолированы от влияния родителей и среды на длительное время и всецело оставались в распоряжении просвещенных учителей и воспитателей, проводили много учебных часов на природе (эту мечту воплотил герой утопического романа «Творимая легенда» Георгий Триродов в организованной им школе-коммуне). Со стороны крестецкого начальства самостоятельность во взглядах и реформаторский пыл молодого учителя не встретили поддержки, своими действиями он навлек на себя немилость. Успешному осуществлению педагогической карьеры, однако, препятствовали не только притеснения со стороны директора и школьная рутина, но и неуживчивый «ершистый» характер и мнительность Сологуба.  Пережитые в годы службы в провинции мелочные дрязги, клеветы, интриги, подкопы, доносы, подстрекания, оппозиция директору и желание «получить место», со всей определенностью прозвучавшие в личной переписке Сологуба с Латышевым 1880-х годов, впоследствии самым непосредственным образом отозвались в романах о «тяжелых снах» учителя Логина и «мелком бесе» учителя Передонова (подробнее см. Павлова М. М. «Крестецкая история». Федор Сологуб (Федор Кузьмич Тетерников, 1863–1927) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Сумароков Павел Иванович 
Сумароков был гражданским губернатором в Новгородской  губернии в 1812–1815 гг.
В свое время Сумароков пользовался довольно широкой известностью как литератор, автор нескольких пьес и содержательных путешествий: «Путешествие по всему Крыму и Бессарабии в 1799 году» (М., 1800), «Досуги Крымского судьи, или Второе путешествие в Тавриду» в 2-х частях (СПб., 1803, 1805), «Прогулка за границу. Ч. 1–4 (СПб., 1821), «Прогулка по 12-ти губерниям с историческими и статистическими замечаниями в 1838 году» (СПб., 1839). Значительных успехов в драматургии он не достиг, но путешествия получили ряд одобрительных отзывов. За литературную деятельность Сумароков был избран в действительные члены Российской Академии наук.Интерес П.И. Сумарокова к Новгороду и, в первую очередь, к его древней истории, вполне естественен для образованного человека, к тому же литератора, который преклонялся перед творчеством своего знаменитого дяди А.П. Сумарокова. В 1802 году, уезжая в Крым, П.И. Сумароков, проездом из Санкт-Петербурга, оказался в Новгороде и посвятил городу несколько страниц  Сумароков обращается к тем новгородским образам, которые стали широко известны не столько из истории, сколько из художественных сочинений: Трувор и Ильмена – герои трагедии А.П. Сумарокова «Синав и Трувор», Марфа Посадница – одно из самых популярных лиц новгородской истории. К тому времени, когда появилась запись (в 1803 г.), уже вышла в свет известная повесть Н.М. Карамзина, названная ее именем – эта повесть была опубликована именно в 1803 году. В ней упоминаются и концевые начальники (посадники новгородские), и вечевой колокол. Никакого личного отношения к пространству в приведенном отрывке нет. Это и не удивительно: Сумароков – культурный путешественник, он размышлял по поводу былого величия древнего города, противопоставляя историческое прошлое современному его состоянию провинциального российского губернского города.  После назначения Сумарокова Новгородским губернатором в 1812 году, он, следуя привычке заниматься делами основательно и досконально изучать места обитания, всерьез заинтересовался историей Новгорода и в 1815 году создал свой вариант новгородской истории. В ходе этой работы Сумароков обращался к трудам историков и писателей XVIII века, по преимуществу, к Татищеву, к летописным источникам. Во время войны с Наполеоном Павел Иванович занимался формированием новгородского ополчения, которое влилось в армию графа Петра Витгенштейна и отличилось в боях под старым Борисовом. Сохранилось свидетельство, что в одном из писем новгородскому викарию Иоасафу Сумароков просил выделить для сформированного ополчения хоругви из монастырей и церквей с изображением Богородицы или Христа Спасителя. Вернувшись из военных походов, ополченцы передали эти хоругви на хранение в Софийский собор. Сумароков решился противостоять «самому» А.А. Аракчееву, который в то время активно занимался устройством военных поселений в Новгородской губернии. Образованный, не желавший подчиняться губернатор раздражал графа и в конце концов он добился отставки Сумарокова.
Жизнь в Новгороде обогатила П.И. Сумарокова и знанием истории, и личным опытом. В последний раз он посетил Новгород, отправившись в свое очередное путешествие, описанное в «Прогулке по 12-ти губерниям в 1838 году». Теперь город и его окрестности были наполнены его личными воспоминаниями. Связанный установкой дать исторические и статистические сведения о губерниях, Сумароков довольно подробно делится с читателями о своих впечатлениях, однако «объективное» повествование вдруг уступает место эмоциональным впечатлениям, наполненным воспоминаниями о былом (подробнее см.: И. С. Абрамовская. "И вот Новгород белеется передо мною...". Павел Иванович Сумароков (1760(?)-1846) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Т
Толстой Алексей Константинович
Новгородская символика буквально пронизывает исторические баллады и лирические стихотворения Толстого. Даже знаменитое стихотворение, написанное Толстым во время Крымской кампании, тоже оказывается соединено с «вечевой» символикой:

В колокол, мирно дремавший, с налета тяжелая бомба

Грянула. С треском кругом от нее разлетелись осколки,

Он же вздрогнул – и к народу могучие медные звуки

Вдаль потекли, негодуя, гудя и на бой созывая,

(5 декабря 1855)

 В этот же период – самый «патриотический» в его жизни – Толстой побывал в Новгородском крае. Шла Крымская война. 37-летний граф А.К. Толстой, видный чиновник, светский человек и «друг детства» наследника престола, охвачен патриотическим порывом. С началом военных дей­ствий он вместе со своим другом князем А.П. Бобринским ре­шил организовать партизанский отряд на случай возможной высадки английского десанта на балтийском побережье. На свои средства они закупили в Туле 80 дальнобойных винтовок. Затем, когда выяснилось, что англичане не высадятся, они решили приобрести быстроходную морскую яхту для ведения каперской войны против англичан. Когда же и это предприятие осуществить не уда­лось, Толстой поступил добровольцем в только что сформированный стрелковый полк императорской фамилии в чине майора. Было это в марте 1855 года – его «друг детства» наследник престола стал к тому времени уже императором Александром II. Тогда – в мае–июне 1855 года – Толстой увидел пределы Новгородской земли: сборный пункт Первого батальона этого полка располагался в большом старинном новгородском селе Медведь. Стрелки занимались на плацу. В отличие от солдат других полков, они получали в ме­сяц три рубля серебром. Форма у них была необычная, подчеркнуто русская – красные рубашки, полукафтаны, широкие штаны, меховые шапки, топор на ремне через плечо. Вместе с рядовыми стрелками занимаются и доброволь­цы из дворянских фамилий, среди которых ока­зался и Алексей Толстой. Судьба этого полка была трагичной. Посланный к театру боевых действий, в Крым, он так и не добрался до места. В полевом лагере под Одессой он попал в местность, где свирепствовала жесточайшая эпидемия тифа  Новгорода он, однако, не забывал и в дальнейшем, используя этот символ и этот образ, как мы видели, и в лирике, и в исторических балладах. Более того, Новгород иногда поминается и в его сатирической поэзии. Так, в середине 1850-х годов, в разгар той же Крымской войны, по рукам ходило едкое сатирическое стихотворение (оно приписывалось М.А. Дмитриеву), в котором обыгрывалась новгородская легенда о «призвании варягов»: "Когда наш Новгород Великий / Отправил за море послов...". В 1868 году Толстой развил этот мотив отсутствия русского «порядка» во всех моментах ее истории (подробнее см. Кошелев В. А. «…Скрып новгородской телеги». Алексей Константинович Толстой (1817–1875)// Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Тютчев Федор Иванович
На празднике –открытия памятника "Тысячелетие России" как частное лицо – присутствовал Ф.И. Тютчев, 59-летний председатель «комитета ценсуры иностранной» при министерстве иностранных дел и – великий, уже в то время признанный знатоками, – русский поэт. Он приехал в Новгород по собственной инициативе. Его старшая дочь Анна, фрейлина императрицы, должна была присутствовать на торжестве в составе свиты. А он, только что вернувшийся из трехмесячной заграничной командировки (в Германию и Швейцарию почему-то непременно захотел съездить на это торжество России. И даже специально просил отпуск по службе для поездки в Новгород. Такое неожиданное желание поэта было, собственно, глубоко обосновано системой его общественных воззрений и идеалов. По своему положению он был «европеец самой высшей пробы», привыкший и любивший жить за границей, предпочитавший для бытового общения французский язык, Тютчев уже в своих публицистических статьях 1840-х годов заявил себя приверженцем славянофильства, глубоко обеспокоенным положением России в мире. Торжественное празднование тысячелетия России предполагало, что российские власти, наконец, сумеют погрузиться в государственное начало, в историю самого этого уникального общественного образования, именуемого «государством Российским». И попробуют действительно соотнести новые преобразования с тем великим началом «добровольности», которые стояли у «начала России». Поэтому Тютчев хотел непременно присутствовать при этом судьбоносном для него событии. Увы, событие это как будто разочаровало поэта. Церемония торжества с многотысячными толпами народа, с нарочно украшенными домами по берегам Волхова – всё это очень уж напоминало до боли знакомые на каждом таком торжестве «потемкинские деревни». А царственный монумент «Тысячелетие России», сооруженный, как писала пресса, «на народные пожертвования», так и светился изначальной «властной» мифологией. .В 1862 году Тютчев пробыл на Новгородчине всего несколько дней, а в 1868-м вновь решил посетить старинные русские края. С 20 июня до 10 июля он отдыхал и лечился в Старой Руссе. В письме к жене он рассказывал о живописном путешествии на пароходе по Волхову и Ильмень-озеру, о посещении Юрьева монастыря, «известного благодаря покровительству графини Орловой, покорной и преданной приятельницы не менее известного отца Фотия». А свое путешествие объяснял неким внутренним тяготением: «Уж если ездить вообще куда-нибудь, то отчего не приехать сюда?». Сохранилось его письмо из Старой Руссы к старшей дочери Анне (вышедшей замуж за известного публициста И.С. Аксакова), с которой он вместе был на новгородском торжестве 1862 года. В начале письма поэт как раз и вспоминает ту давнюю поездку: "Я приехал сюда, чтобы принять несколько ванн по предписанию врачей, а отчасти и затем, чтобы переменить климат и место…".  Лето 1868 года в северо-западных пределах России выдалось необычайно жарким, и Тютчева, который очень любил тепло и не выносил промозглого питерского климата, это весьма радует (подробнее см. Кошелева В. А.«…Это начало России». Федор Иванович Тютчев (1803–1873) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

У
Успенский Глеб Иванович 
В 1862 году началась его литературная деятель­ность. Первые рассказы печатаются в журнале «Зритель» («Идиллия») и в журнале Л.Н. Толстого «Ясная поляна» («Михалыч»). Содержанием ранних рассказов и очерков становится жизнь трущобного люда, полупьяной и нищей мастеровщины, чинов­ников. Знакомится с Н.А. Некрасовым и в журнале «Сов­ременник» за 1866 год помещает знаменитый цикл очерков «Нравы Растеряевой улицы», который сразу принесли ему широкую известность. В этих очерках дано правдивое изображение пер­вых послереформенных лет, которые принесли народу вместо обещанного освобождения и обновления повсеместную нищету и разорение. После запрещения «Современника» в 1866 году для писателя вновь наступили черные дни: Некрасов даже обращался в Литературный фонд, чтоб хоть как-то поддержать его. Лишь с переходом к Некрасову (при соредакторстве М.Е. Салтыкова-Щедрина и Г.3. Елисеева) «Отечественных записок» (1868) Успенский получил постоянную работу. Его творчество вступило в новый, более зрелый этап. Первым его произведением, опубликованном в «Отечественных записках», был очерк «Будка» (1868), которому современники сразу же придали обобщающий смысл. Десятилетие, прошедшее после путешествия за границу, оказалось самым кипучим периодом жизни Глеба Успенского. «Выпрямление», им испытанное, самым блестящим образом отозвалось на литературной работе. Начинается новый период его творчества. Художник уже знает, куда ему идти и что делать. В его душе уже имеются сложившиеся критерии для оценки всех явлений русской жизни: «больная совесть», отравленная «растеряевщиной», – «выпрямилась». Успенского больше всего начинает интересовать крестьянство, «народ с существующей в нём традицией общинной и артельной соли­дарности». Что представляет из себя этот народ, о котором так много пишут и к которому еще никто, в сущности, не подошел вплотную, прямо и просто? «По­длинная правда жизни, – писал Успенский в автобиографии, – повлекла меня к источнику, т.е. к мужику». Поэтому он сознательно решил по­селиться в деревне, «идти в народ», – но совсем не так, как ходили туда пропагандисты-народники: не под видом человека из народа, а в своем обычном образе. Он стал работать для народа на глазах у народа, а вместе с тем изучать народную жизнь, вникая во все ее неурядицы, во всю правду и неправду. В конце 1870-х годов задумал переселиться на другой конец России – в губернию Новгородскую. Этот его переезд в другую крестьянскую среду и другую обстановку сыграл огромную роль в его литератур­ной эволюции: в Новгородской губернии раскрылась перед его глазами, до самой ее глубины, «власть земли», власть лесной и звериной правды, которая все же должна в конце концов перейти когда-нибудь в правду чело­веческую.  Пребывание Глеба Успенского в Новгородском крае было продолжительным, хотя и с частыми и большими перерывами. Летом 1877 года он жил у приятеля в деревне Сопки Валдайского уезда, следующим летом – в селе Коломно, против пароходной пристани, у Селищенских казарм. А летом 1879-го – переехал к А.В. Каменскому, старинному другу всей семьи Успенских, известному переводчику и земскому деятелю. Имение Каменского находилось на мызе Лядно близ Чудова, на правом берегу реки Ляденки. В Лядно были написаны им очерки «Новгородские лядины» и начат цикл очерков «Власть земли». Рядом с имением Лядно была деревня Сябринцы (Сябреницы), где писатель, благодаря героическим усилиям Александры Васильевны Успенской, обзавелся, наконец, постоянным местожительством для всей большой семьи и как бы бросил якорь в Новгородской губернии. Он, как и раньше, много ездил, проводил целые месяцы в скитаниях по России: то в Баку, то в Казань, то в Крым, то на Дон, то в Сибирь, то на Урал – но всегда возвращался в эту странную, болотистую и неприветливую равнину, из которой вообще «пошла русская земля», – на новгородчину, ставшую ему второй родиной. В 1881 году на имя А.В. Успенской был куплен (у чиновника Малиновского) дом и при нем полторы десятины земли в деревне Сябринцы, в трех верстах от Чудова. льшой семьи и как бы бросил якорь в Новгородской губернии. Он, как и раньше, много ездил, проводил целые месяцы в скитаниях по России: то в Баку, то в Казань, то в Крым, то на Дон, то в Сибирь, то на Урал – но всегда возвращался в эту странную, болотистую и неприветливую равнину, из которой вообще «пошла русская земля», – на новгородчину, ставшую ему второй родиной. В 1881 году на имя А.В. Успенской был куплен (у чиновника Малиновского) дом и при нем полторы десятины земли в деревне Сябринцы, в трех верстах от Чудова. Жадно присматриваясь к деревне, беседуя, странствуя, изучая, Успенский пришел к заключению, что мужик не только количественно преобладает в России («сила на стороне миллионов, а не сотен тысяч»), не только экономический хозяин в России («кто же наш поилец и кормилец, как не он?»), не только фактически питает собою все сословия и учреждения в государстве («и в войске, и в духовенстве, и в мещанстве преобладает тот же крестьянский элемент, более или менее переодетый») – но что в стране, которая живет и держится земледелием, все сверху донизу неминуемо должно быть спаяно с мужичьей правдой и мужичьими идеалами. В высшей степени оригинальный человек, от которого, по выраже­нию одного из современников, «веяло гениальностью», – Глеб Успенский не очень был понят современниками, даже близкими к нему людьми. Неудовлетворенность и нескончаемые жалобы на себя и на свои писания, которые особенно часты в письмах Успен­ского, начиная, примерно, с 1884 года, связывают с его душевным за­болеванием. Возможно, что тогда шел уже долгий и затяжной невра­стенический период. Подобные ощущения, нарастая, и привели его в Колмовскую больницу. Последние годы там он жил уже в состоянии больной апатии ко всему окружающему. В марте 1900 года он был перевезен из Колмово в Петербургскую Новознаменскую больницу. Там он умер от паралича сердца 24 марта 1902 года Похоронен на Литераторских мостках Волкова кладбища, рядом с могилой его приятеля Н.В. Шелгунова (подробнее см. Кошелев В. А. «…Забрался в леса Новгородской губернии…». Глеб Иванович Успенский (1843–1902) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009). 

Ф
Фофанов Константин Михайлович
Природа лирического таланта Фофанова побуждала современников видеть в нем «последнего романтика», последнего носителя культурной традиции пророческого служения искусству. Жизненный и творческий путь поэта был довольно тернист: то он находился на гребне славы и достатка, то нищенствовал в забвении. Современники запом­нили его в образе «глубоко несчастного, принижен­ного жизнью, надорванного человека – образ, так странно контрастирующий с впечатлением от его лучших вечно-юных стихов».Непродолжительный период жизни поэта тесно связан с Новгородской губернией: несколько месяцев он прожил в Новгороде, около двух лет – в Старой Руссе. Фофанов прибыл в Новгород вместе с семьей в конце мая 1903 года, чтобы принять участие в подготовке открытия Новгородского отделения Императорского общественного судоходства. За время пребывания в Новгороде в семье поэта произошла трагедия: скоропостижно скончалась младшая дочь Фофановых. Недолгие новгородские впечатления нашли отражение в поэтическом наследии Фофанова. Одно из первых произведений, написанных в Новгороде, поэт отослал в газету «Новое время», где оно и было напечатано 15 июня 1903 года:: "Пыль на улице. Травою/ Площадь поросла...".Уже в первом стихотворении, опубликованном в «Волховском листке», видно, что Фофанов развивает тему Новгорода несколько иначе, чем другие поэты. Новгород традиционно символизировал собой свободу и независимость, идеал «народоправления». Фофанов же в стихотворении «Гулянье» демонстрирует стремление осмыслить контраст между героическим прошлым великого города и его современной, ничем не примечательной жизньюЗавершает «новгородский цикл» Фофанова стихотворение «Вот он Новгород…» (датировано «3 июля 1903»), в котором поэт вновь изобразил потрясшее его несоответствие героического прошлого и современной жизни Новгорода. Современную жизнь новгородцев он видит как состояние непробудного сна, в котором былое величие воспринимается не как реальная часть истории Новгорода, а как призрачные сновидения (подробнее см. Лигус Е. В. «Дремлет Новгород Великий…». Константин Михайлович Фофанов (1862–1911)// Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Я
Якушкин Павел Иванович
Черты внешности персонажа этого очерка «отложились» в классическом тексте русской литературы – в поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» (глава «Сельская ярмонка). Этот же персонаж присутствует и в повести Н.С. Лескова «Овцебык» (там он назван Василием Богословским), и в романе М. Горького «Дело Артамоновых» (вставной рассказ, где присутствует «господин Япушкин»). Был он известнейший в середине XIX века фольклорист, этнограф и очеркист, пешком исходивший всю Русь в поддевке, мурмолке, косоворотке и смазных сапогах <...>. Но про­фессиональную собирательскую работу пришлось прекратить из-за не­достатка средств и страстного желания матери, огорчавшейся, что сын «не служит». Он стал «служить»: вплоть до 1856 года Якушкин пре­подавал историю и географию в уездных учили­щах Харьковской губернии в городках Обояни и Богодухове. Осенью этого года скончался Киреевский, завещав ему подготовку своего песен­ного собрания к печати. За год очень продуктивной работы над собранием Якушкин составил опись всего материала, разработал принципы классификации текстов и почти полностью подго­товил к изданию большой сборник былин и исто­рических песен <...>. В 1858 году Якушкин в качестве корреспондента славянофильского жур­нала «Русская беседа» отправился в Новго­родскую губернию: он был командирован тогдашним редактором журнала, видным публицистом и поэтом И.С. Аксаковым. Путешествие Якушкина продолжалось с ноября 1858 по январь 1859 года, чуть больше двух месяцев. Результатом его стали «Путевые письма из Новгородской губернии», напечатанные в «Русской беседе» через полгода. И сама командировка, и результат ее были необычны. «Путевые письма» Якушкина не только не остались незамеченными, но привлекли особое внимание умением наблюдать, понимать и объяснять народную жизнь. В тогдашних путевых описаниях русской провинции преобладали две темы: 1) описания русских святынь и связанных с ними исторических событий (у Погодина, например, дано описание крестного хода в Пскове, монастырей и часовен, размышления о благо­честии князя Всеволода и доказательства этого благочестия); 2) автор­ские размышления по поводу увиденного. При этом в центре повествования всегда оказывался сам путешественник с его взглядами и вкусами. «Письма» Якушкина существенно меняли сложившуюся традицию. Его путешественник также посещает и монастыри, и церкви, и библиотеки, и ризницы, но непременно оценивает эти посещения не глазами «всезнающего» ученого, а глазами типичного представителя страждущего и жаждущего утешения народа, пусть даже и не очень грамотного. После «новгородской» серии путевых очерков Якушкин продолжил понравившийся публике жанр: последовали «путевые письма» из Псковской, Орловской, Черниговской, Курской, Астраханской губерний. Необычность поведения Якушкина, свойственные ему пренебрежение к условностям и отсутствие почте­ния к властям способствовали тому, что его имя обросло легендами и анекдотами (подробнее см. Кошелев В. А. «Новгород чрезвычайно похож на кладбище…». Павел Иванович Якушкин (1822–1872) // Новгородский край в русской литературе. Великий Новгород, 2009).

Републикация текстов возможна только с разрешения авторов и при наличии ссылки на источник.

Новгородский край в русской литературе / ред. кол.: А.Л. Гавриков, Т.В. Игошева, В.А. Кошелев (ответственный редактор), Д.Б. Терешкина; НовГУ им. Ярослава Мудрого. - Великий Новгород, 2009.-927 с Книга предназначена для учителей, работников библиотек и музеев.